Волчья хватка

Алексеев Сергей Трофимович

Ражный приехал первым, на день раньше Скифа. И не было нужды демонстрировать вотчиннику опознавательные знаки – обряжаться в рубаху и надевать пояс. Голован издали заметил буксующую машину на склоне холма и пошел навстречу, еще и вытолкнуть помог из грязи.

– Здравствуй, Ражный, – сказал он, подавая руку сквозь опущенное стекло. – Добро пожаловать… Давай-ка подсоблю.

На вид ему было лет семьдесят, но это только на вид – скорее всего, многим больше, однако вотчинный аракс был в самом расцвете сил и буквально вкатил «Ниву» под прикрытие древней

дубравы. Он не видел волка в машине – Молчун за последние часы ослаб и лежал на полу, не поднимая головы, и когда Ражный остановился и открыл дверцу, тяжело вышел и сразу же лег на траву.

– Боже ты мой! – всплеснул ручищами отец Николай. – Да ведь ему же нездоровится!

– По дороге подстрелили, – объяснил Ражный. – Рана не опасная, выходится… Зато теперь не простой зверь – стреляный. Так что прими в дар, вотчинник.

Молчун вскинул голову – взгляд был печальный, но Ражный посчитал, что это от слабости и боли.

– Благодарствую, – скрывая радость, произнес Голован и пощупал волчий нос. – Горячий… Ну, температуру мы сейчас снимем, и рану бы обработать… Ты сам или мне?

– Сам, – сказал он, и пока вотчинник ходил за питьем для волка, Ражный промыл мочой оба отверстия, и особенно входное, куда забило пулей шерсть. Молчун терпел и лишь прикусывал руку, когда она касалась пораненного ребра. Отец Николай принес плошку с отваром, подставил к морде.

– Похлебай-ка, братец серый волк… Как ему имя?

– Молчун.

– Хорошее имя для такого существа, – одобрил он, глядя, как зверь лакает. – Хоть и не принято судить о даре, но это не просто дикий волк, Ражный. И душа у него не волчья…

– Тебе виднее, вотчинник, – уклонился тот, исподволь озирая Урочище: где-то здесь близко должен быть Поклонный дуб. – Говорю же, стреляный…

Двухэтажный, недавно отремонтированный дом Голована стоял поодаль от храма и был огорожен дощатым забором, а храм, закованный в железные леса, походил на птичью клетку. Крестов в Роще почти уже не было, маячило в просветах несколько за церковной оградой и возле нее, но зато чуть выше, пожалуй, на самом пике холма, на почетном месте, где наверняка когда-то было ристалище, вздымался высоченный железобетонный обелиск с красной звездой и бесконечными столбиками фамилий.

– Ты не оглядывайся, – заметил хозяин. – Сейчас вот пристрою зверя и все покажу… Ну, пошли со мной. Молчун?

Волк посмотрел в спину Ражному, почудилось, вздохнул тяжело и не сразу, но все-таки пошел за новым вожаком.

Поклонный дуб оказался недалеко от храма, и заботливо посыпанная песком тропинка, ведущая от небольшой деревеньки у подножия холма, проходила мимо. Толстая боковая ветвь его, умышленно когда-то притянутая к земле, торчала, как приспущенный шлагбаум, и все проходящие кланялись тут непроизвольно.

Пока Голован устраивал волка, Ражный воздал дереву: отыскал подходящее место, проделал ножом отверстие и вбил волчий клык. Экскурсовод ему не требовался, поскольку Урочище было классическим и всякий вотчинник без труда бы определил, что

есть что, к тому же сейчас он чувствовал потребность побыть одному и испытать энергию места.

Победа на Пиру была в какой-то степени обусловлена тем, что схватка происходила в родовой Роще, а дома и стены помогают. Не случайно поединки назначались в разных дубравах, стоящих друг от друга иногда за тысячи километров, и если вольные араксы изначально были готовы к схватке в любом месте, то вотчинникам приходилось нелегко отрываться от своего космоса и осваивать иной.

От Поклонного он сразу же направился к Древу Жизни и таким образом сбежал от хозяина, но не от волка, ибо не смог отделаться от чувства, что волк продолжает смотреть ему в спину, и это сильно мешало сейчас. Роща оказалась настолько древней и плотной, что через полсотни метров все постройки скрылись из виду, в том числе и колокольня. Он шел, прикасаясь руками к деревьям, и одновременно хотел отключиться от реального мира и лишь приблизиться к состоянию «полета нетопыря», однако воспарил почти мгновенно и увидел дубраву в пестроте цветов излучаемых энергий.

Он вышел к южной кромке Урочища, где дубрава постепенно переходила в смешанный лес, затем взял строго на север и, пересекая холм в этом направлении, вдруг обнаружил причину, увидел, чей взгляд преследует его и что мешает и будет мешать впоследствии.

Начиненная костями земля излучала энергию распада, и даже мощный слой свежих, нынешних желудей, успевших дать острые пики побегов, толстый покров сосредоточения жизненной силы не мог перекрыть источавшегося духа тлена.

Тогда он выбрал более «чистое» место, рядом с Древом Любви, лег сначала на спину, прижал позвоночник и приземлился, выйдя из «полета нетопыря». И тут же, перевернувшись лицом вниз, попытался уйти в другой полет – раскинулся звездой, как на Правиле, до твердости желудя напряг мышцы и замер.

На этот миг останавливалось время, и вместе с ним отлетало все, что тяготило его, притягивало к земле.

И все-таки он не смог оторваться от нее и воспарить; лишь приблизился к состоянию Правила, облегчил груз плоти настолько, что под ним распрямились примятые желудевые ростки.

Земное притяжение здесь оказывалось сильнее…

После «полета нетопыря» приходилось, наоборот, приземляться, но входить в это состояние было легче, ибо отрывались от земли и парили в воздухе одни лишь чувства и ощущения.

Аракс не имел права надеяться на чудо, на везение и удачу; все достигалось невероятным трудом, упорством и высочайшей концентрацией воли. Даже еще не взглянув на ристалище, Ражный понял, что это «не его» Урочище, что он еще не созрел для поединка в таком месте, не довисел на правиле, не огрубел до твердости подошв и его повышенная чувствительность пойдет только во вред.

Здесь предстояло вступить в схватку со Скифом, биться в кулачном зачине, ломать его в братании и пахать ногами ристалище в сече, а не летать чувствами в радужном свечении многочисленных энергий…