Волчья шкура
Шрифт:
— Будем сниматься в этом шикарном белье? — спросил Малетта и подумал: черт подери, я опять продешевил!
А она:
— Я бы хотела, чтобы вы меня сняли, как снимают Риту Хэйворт.
Разумеется, это была пытка, и Малетта так старался задержать дыхание, что весь посинел.
— Я никогда не забуду этих минут, — сказал он. — Вы же никогда не сможете оплатить то, чего мне это стоит.
Она стояла перед ним, бледная, худая, жалкая.
— Я же не сама плачу, — вызывающе ответила Эрна и, приняв другую позу, подняла руки, безволосые ее подмышки блестели, как
А он (только этого ему еще не хватало):
— Пожалуйста, опустите руки, не то мне всю пленку прожжет, — и добавил: — Так-так! И кто же этот счастливый покровитель — видно, он знает толк в женских прелестях!
Она вертелась перед бесстрастным оком объектива; тело ее покрылось гусиной кожей.
Он продолжал:
— Наверно, какой-нибудь менеджер из Штатов, охотится у нас в Тиши за талантами, так ведь?
Она улыбнулась таинственно и многообещающе; ляжки ее отливали перламутром.
А Малетта:
— Уж ему-то я предъявлю счет в пятикратном размере. Ведь даже воздух здесь без вас будет иным воздухом.
Она покраснела и потупилась. А потом вновь сделала попытку поднять руки.
— Не хочу я больше смотреть на ваши подмышки, — крикнул Малетта. — Я хочу знать, и немедленно, кому я должен направить счет!
Он стащил с головы черный платок, который делал его похожим на монашку. Фрейлейн Эдер бросила на него испуганный взгляд. На несколько секунд выйдя из своей роли, она переминалась с ноги на ногу и сжимала колени (словно могла таким образом сохранить тайну, которую давно уже выдала), потом объяснила — отнюдь не сконфуженно, скорее с известной гордостью, — что фотографии оплатит господин Укрутник, значит, и счет надо послать ему.
Это открытие стоило смерти от удушья. Он снова накрыл голову платком.
А Эрна Эдер (опять уже в прельстительной позе и на этот раз действительно скрестив руки на затылке, что, по его расчету, больше никакого значения не имело):
— Чур, никому не рассказывать! Он сказал, что это должно остаться нашей сладостной тайной.
На следующий день, за обедом в «Грозди», Малетта услышал разговор, который вели двое мужчин за соседним столом, знакомые ему только по виду.
— Убийца, — сказал один из них, — может скрываться годами, если он хорошо знает местность. Под деревней прорыты подземные ходы, они идут от погреба к погребу…
— Подземные ходы? — спросил Малетта.
— Угу, — с полным ртом промычал учитель. Проглотив кусок, он поднял голову от тарелки и сказал: — В нашей деревне множество подземных ходов.
— В один дом он входит, а выходит уже из другого. Мы думаем, что он провалился в уборную, а он сидит в церкви под купелью…
— Верно, верно, — подтвердил второй. — Тут целая сеть подземных ходов. И многие ведут прямо в лес! Опять же он прекрасно может удрать, если знает местность.
Франц Биндер (не выходя из-за стойки):
— А что ему в лесу делать, этому убийце? Он небось сидит в погребе и ждет, когда придет его время.
— Первое поселение в наших краях, — пояснил учитель, — предположительно возникло в двенадцатом веке. Видимо, это была так называемая цитадель. О
Первый (стукнув кулаком по столу):
— А его время придет, я тебе ручаюсь!
— Конечно, — поучительно заметил второй, — одно время настает, другое уходит, и у каждого свои приметы.
— Многие ходы уже замуровали, — пояснял Франц Биндер, — а в некоторых домах превратили в сточные ямы. Но в войну их частично обновили, оборудовали под бомбоубежища, да и всякое добро там прятали.
Первый: — Верно, верно, так все и было. Туда и туши незаконно забитых свиней сносили!
Второй: — Что правда, то правда. А нынче? Нынче убийцы засели там и выжидают.
— Я даже боюсь вниз спускаться, — вмешалась Герта, вошедшая с двумя тарелками. На тарелках красовались «костры» — булочки, залитые теплым молоком. Но не это слегка подслащенное и отдававшее ванилью блюдо (вид у него был такой, словно оно уже однажды побывало в желудке) могло кого-нибудь удивить. Удивительно было то, что сегодня гостей обслуживала хозяйская дочка; кельнерша Розль уехала в город к зубному врачу. Итак, вошла Герта с двумя тарелками. Она спросила:
— Кто заказывал «костер»? — И, поворачиваясь то туда, то сюда, со всех сторон продемонстрировала свою волнующую красоту.
Господин Лейтнер учтиво отозвался!
— Мы, фрейлейн Герта!
Но Малетта смотрел поверх «костра» и поверх фрейлейн Герты.
Она подошла и поставила тарелки перед обоими гостями, один из коих был учитель (извольте радоваться!), а другой фотограф (извольте радоваться!).
— Чему мы обязаны этой чести? — осведомился господин Лейтнер.
А она:
— Розль пришлось поехать к зубному врачу.
А учитель:
— Бедняжка! Неужели рвать зуб?
А Малетта:
— Вместе с волосами! — Он все еще смотрел поверх Герты и «костра», на одну какую-то точку стенной обшивки, где ничего нельзя было увидеть, кроме гладко покрашенной поверхности, не было там даже древесного узора, что иной раз образует лица, как бы выглядывающие из лесу.
Герта звонко рассмеялась (словно колокольчик залился на горном пастбище). Зубы ее блеснули. Он это заметил, так как молнии можно увидеть даже с закрытыми глазами. И вдруг ему вспомнилось: он бросился на землю, в сырую листву, в глину, и вслед за ослеплением пришла ночь — казалось, глаза его больше не видят, — и сумрачно-могильные запахи леса, а потом — легкое прикосновение к коротко остриженному (по-прусски) затылку, словно молодая кобылка галопом промчалась мимо, чувство, что отточенные ножи направлены на него, и чувство, что он преступник.
Франц Биндер между тем продолжал:
— У нас под домом тоже есть такие ходы. По одному еще и сейчас можно пройти в винный погреб; из другого мы во время перестройки сделали сточную яму.
И опять первый:
— Я-то знаю! Во время перестройки рабочие все время натыкались на своды.
А второй:
— Верно, верно! Я как сейчас помню. Это было году в десятом, а то и раньше.
— Они и скелет нашли в подземелье, — сказала Герта, — прикованный цепями к стене.