Волчья сила
Шрифт:
Ланна так и не произнесла ни слова. Даже в лице не переменилась. Только сцепленные вместе пальцы стискивались все сильнее и сильнее.
– Ланна, погоди… погоди же… – торопливо бормотал Эйтье. – Вытащим мы его… прежде времени не хорони… вот как есть вытащим…
Домар покачал головой:
– Поздно. Комендант, трупоед клятый, сразу его в подвал поволок. Очень уж ярился, что Дейген его вокруг пальца обвел. А из подвала дорога известная – не на расстрел, так на виселицу.
– По дороге отобьем! – упрямо дернул ртом Эттер.
– Уходить тебе надо, Ланна, – сказал Домар так, словно Эйтье и не говорил ничего. – Прямо
Ланна сидела недвижно, будто не слышала его.
– Уходить надо. – Домар ухватил девушку за плечи и с силой встряхнул. – Все ведь знают, что у вас любовь была, вон даже свадьбу играть собирались – а ну как настучит кто? Да тот же Моллег хотя бы! Или другая какая гнида найдется…
– Так ведь Ланна же не знала ничего… – с трудом вымолвил Эйтье, чувствуя где-то внутри тяжелый ледяной комок.
– А коменданту какая печаль, знала или не знала? – развернулся к нему Домар. – Так он и поверит, что Ланна с Дейгеном не для отвода глаз порвала, а на самом деле! Что Дейген ни одной живой душе не сказался и ей тоже! А хоть бы и поверил – думаешь, Лан это поможет? Ты с чего взял, умник, что мясник этот ее спрашивать будет? Он не ее, он его спрашивать будет! Поставит Ланну перед ним – вот тебе, друг ситный, невеста твоя, и если язык ты не развяжешь, то сам знаешь, что ней станется. Этого ты Дейгену желаешь? Или Ланне?
Эттера передернуло.
– Наконец-то головой думать начал, – тяжело бросил Домар. – И на том спасибо. Собирайся, Лан. Времени у тебя всего да ничего. А Эйтье…
– А что – Эйтье? – огрызнулся мальчишка. – Я Дейгену никто и звать никак. Заноза в заднице. В любимчиках у него не хаживал, да и не за что было – с моими-то отметками. Меня ловить-хватать никто не вздумает, чтоб на него надавить. Так что мне убегать резону нет. Я-то как раз остаюсь. Разузнаю, что смогу. Слышишь, Лан? Вот тебе самое честное слово, зарок поперек ладони – я что-нибудь придумаю, слышишь?
Ланна кивнула ему – по-прежнему молча. Слова не шли с языка. Она не могла заставить себя заговорить. Не могла заставить себя коснуться губами его имени – Дейген. Будто, пока она молчит, пока не притрагивается губами к беде, эта беда как бы невзаправду, как бы не здесь, не сейчас, не с Дейгеном, но стоит Ланне назвать ее по имени, и она станет сбывшейся.
Дейген, Дейген, Дейе…
Как же нравилось Ланне его имя в той, прежней жизни, которая называется «до войны»! Как нравилось то и дело окликать его – просто для того, чтобы произнести вслух «Дейе»! Еще до того, как он сказал ей, что любит, раньше, до того, как они в первый раз поцеловались… да она ведь и не надеялась понравиться ему, это вокруг все видели, что Дейген в ней души не чает, а она не видела, ведь она любила, а любовь слепа… не видела, не надеялась, мечтать не смела, что когда-нибудь поцелует его, – зато она могла звать его по имени, касаться этого имени губами, это была ее тайна, ее поцелуй… Дейе…
Как же недолго они были счастливы – и как ослепительно! А потом началась война, и Дейген собрался в ополчение. Его не взяли – здоровьем не вышел. В те дни Ланна радовалась, дуреха, – сколько женихов и мужей ушли на фронт, сколько по ним слез пролито, а ее Дейген с ней, и ей не придется бессонными ночами молиться, чтобы только живым вернулся. Лучше она помолится за того офицера с призывного пункта – измотанного, с серым от недосыпания лицом… это он говорил с Дейгеном, и после этого разговора Дейе уже не пытался никому доказывать, что он здоров, – так пусть офицер в заношенном мундире вернется к той, кто его ждет, пусть вернется живым!
А потом пришли эгеры, и мир для Ланны почернел.
Гадко было радоваться, что твой жених с тобой, покуда чужие женихи воюют, это Ланна понимала. И ругала себя ругательски – но все равно радовалась. До того дня, когда Дейген пошел на службу к захватчикам.
Он с ней и словом не перемолвился тогда. А если бы и попробовал что-то сказать, как-то оправдаться… она и сама не знала, что бы она тогда сделала. И не узнала. Он просто натолкнулся на ее взгляд и остановился. А потом молча развернулся и ушел. Никогда ей этого не забыть. Как блестели его новехонькие сапоги, когда он шел через площадь, как ветер шевелил его волосы, как она смотрела ему в спину… как они все смотрели…
Ее жалели. При ней никогда не заговаривали о Дейгене. И сама она никогда о нем не говорила. Но как избыть чудовищный стыд, как избыть вину? Что делать с неотступным отвращением к самой себе? Говорят, в старину в иных краях в голодные годы людей ели… наверное, так и было на душе у тех, кто узнал, что накормили его человечиной: не знал, что совершил непрощаемое, и нет вины в неведении, а простить себя нельзя, ничем сделанного не воротишь и не смоешь, и никогда, никогда оно не забудется…
А самое мерзкое – это сны. Сны, в которых нет войны, нет эгеров, и Дейе смеется, ловя губами вишни прямо на ветке, и у Ланны сердце щемит от нежности… а поутру вся подушка мокрая от слез, и Ланна не знает, кого она ненавидит сильнее, Дейгена или себя.
Тогда ей казалось, что это пытка, что длиться она будет вечно и ничего страшнее быть не может.
Тогда она думала о себе.
А сейчас она не может себя заставить подумать о себе.
Она думает об усталом офицере, который говорил с Дейе – с глазу на глаз говорил. О том, что Дейе никогда не жаловался на здоровье.
И о том, как Дейе шел через площадь…
После того как Экард распорядился повесить четверых туземцев, посмевших не явиться по приказу комендатуры на показательную экзекуцию, пропускать казнь не отваживался никто. Они все были здесь – угрюмая, плотно спрессованная толпа.
Именно то, что нужно Экарду дей Гретте.
Оцепление удерживало толпу в повиновении, как и всегда. Туземцы почти не обращали внимания на солдат. Для здешнего быдла вид оцепления был настолько уже привычен, что солдаты казались толпе наверняка скорее декорацией, чем действующими лицами. И только Экард знал, какой спектакль будет вскорости разыгран на этой площади.
Потому что у коменданта дей Гретте не было выхода.
Он должен был заставить Дейгена говорить. Любой ценой.
Разумеется, это было для Экарда личным противостоянием. Слишком личным. А разве могло не быть? Проклятый полукровка провел его, как желторотого новобранца. И если бы не случайность… это просто в голове не укладывается! Ну не может какой-то тупой варнаэ обмануть эгера, у него на это просто мозгов не хватит! Нет, это эгерская кровь Дейгену помогла – та самая, от которой он отрекся! Его – полукровку, недочеловека – приравняли к людям, к истинным эгерам, а он отрекся от эгера в себе… ублюдок, порченая кровь, мерзкая помесь! Таких надо сразу стрелять.