Волчья стая
Шрифт:
– Ну я ж говорю – надо обсудить… Давайте дружно отравимся, а? Прикиньте: у всего барака вдруг офуенно схватило животы, да так, что не встать. Что тогда? Зуб даю, примчится Марго, конечно, с парой вертухаев, это уж непременно, но мы их по сигналу моментально повяжем…
– А вот это уже умнее, – кивнул Синий без малейшей насмешки. – Это, пацан, очень даже смахивает на толковый план. Конечно, нужно все проработать, но если расписать по ролям и чуток порепетировать… Роток, ясное дело, заткнем, привалим на нары…
– В карцере потом
Браток беззаботно отмахнулся:
– Лично я всегда готов ради такого дела. Тебе что, самому не в кайф ей черта вогнать? По самые-то погремушки?
– Ну, я бы не стал столь вульгарно формулировать, однако идея, не скрою, заманчивая…
– То-то. Карцера он испугался, барсук. Секретаршу не боишься на столе дрючить в служебное время? Слышал я про тебя краем уха… Да ты не жмись, дело житейское… Ну что, все дружно хвораем животами?
– Черт знает что, – поморщился компаньон по бараку, получивший кличку Борман.
Вадим, как ни старался, не мог его угадать. Борман был уже определенно в хороших годах, перевалил за полсотни, однозначно, но седины было мало, крепкий, подтянутый – то ли ходил по бизнесам, то ли из губернской управы, где-то эта упитанная будка уже маячила, то ли по ящику, то ли в газетах…
– Не нравится? – ехидно ухмыльнулся Синий.
– Это уже беспредел…
– Мы в концлагере или уже где? – Синий помолчал, улыбочка стала не такая широкая, зато ехидства в ней явственно прибавилось. – А ты ведь, ангел мой, мент будешь…
– Доволен, что расколол? – после короткой паузы хмыкнул Борман. – Я, между прочим, тебя срисовал пораньше…
– Что делать, – беззаботно отозвался Синий. – Я ведь, товарищ сапог, уже сто лет как завязал с криминалом, давно уж самый что ни на есть благонамеренный член общества… А вот теперь оба за колючкой – умора! Борман, вякни честно: ты бы ее в охотку отдрючил?
– Ну, вообще-то…
– Тогда чего ж ты стебало косостебишь?
– Как-то оно…
Но особого возмущения в голосе Бормана что-то не было, и Синий осклабился, чувствуя, что последнее слово остается за ним:
– Короче, решено. После аппеля…
– Тра-та-та-та-дах!
Длиннющая автоматная очередь распорола воздух совсем рядом, и тут же затрещала вторая, уже, казалось, над самым ухом – это Чубайс с невероятной быстротой среагировал на неожиданность, прижал к земле «полосатиков», так и не дав им вскочить. Все валялись на песке, инстинктивно сжавшись в комочек. Чуточку опомнившись, стали приподнимать головы, но тут же затарахтел автомат, и рыжий Ганс заорал, надсаживаясь:
– Лежать, мать вашу!
Слева вновь раздалась стрельба, явственно удаляясь, слышно было прекрасно, как трещат ветки, как перекликаются охранники и азартно заливается овчарка.
– Точно, на рывок кто-то ломанулся, – констатировал Синий, выплюнув крупный рассыпчатый песок. – Не получится, нюхом чую…
Еще парочка очередей протрещала, уже на значительном отдалении, вразнобой хлопали пистолетные выстрелы, по лесу с шумом и гиканьем неслась погоня. И очень скоро все стихло, затем раздались торжествующие вопли.
– Точно, взяли придурка за жопу… – плюнул Синий.
Чуть погодя Ганс-Чубайс рявкнул:
– Встать, козлы! Оставаться на месте!
Они вскочили и выстроились гуськом, в затылок друг другу, согласно ставшему уже привычным распорядку номеров. Со стороны чащобы приближались трое эсэсовцев, волоча незадачливого беглеца, коллеги приветствовали их радостным улюлюканьем.
– Не хочешь срать, не мучай жопу, – философски заключил Синий. – Веселуха, господа, веселуха….
Глава вторая
Спокойный вам вечерок…
К лагерю подтягивались в хорошем темпе, незаметно ускоряя шаг, и в конце концов припустили рысью, стараясь опередить остальные бригады. На сей раз им удалось, они первыми, тяжело дыша и бухая тяжелыми башмачищами, весившими, казалось, полпуда, выскочили на неширокую тропинку. Эсэсовцы этим гонкам ничуть не препятствовали, находя в них для себя лишнее развлечение, но кацетники старались, конечно, не из спортивного интереса, а по насквозь житейским мотивам: именно им сегодня и удастся первыми попасть на ужин, а следовательно, и первыми отовариться в ларьке.
Вскоре показался концлагерь – забор из двухметровых деревянных плах, вбитых метрах в пяти друг от друга; меж плахами натянута в десять рядов начавшая слегка ржаветь колючая проволока; за проволокой – большие бараки, выглядевшие крайне обшарпанно и уныло, с решетками на окнах, с обширными застекленными верандами (половина стекол давно выбита неизвестно кем и когда). Несколько бараков за пределами колючки, из них три давно заброшены, в четвертом расположилась охрана, а в пятом, с белыми занавесочками на окнах и спутниковой антенной на крыше, изволит обитать герр комендант. В шестом кухня, в седьмом карцер, поблизости гараж, невеликий сарайчик. Вот и все немудреное хозяйство. Домик с дизель-генератором располагался где-то вдалеке, в чащобе, тарахтенье движка сюда даже не доносилось.
Красавчик сбился с шага, обо что-то споткнулся – кажется, налетел на толстый корень, – и Ганс пару раз вытянул его длинной черной дубинкой. От души, надо сказать, вытянул, – но на физиономии ушибленного, Вадим мельком подметил, никакого особенного страдания не изобразилось. Скорее уж наоборот. Они давно просекли, что сей доставшийся в соседи по бараку смазливый субъект – самый настоящий мазохист. Вполне, может быть, и не педик, но мазохист – однозначно. Из карцера, куда откровенно набивался, возвращался прямо-таки просветленным, судя по тому, что непременно после этого спал на пузе, получал чувствительно нагайкой по мягкому, однако держался так, словно посетил сауну со сговорчивыми телками. Ну, в конце концов, каждому свое…