Волчья сыть

Дяченко Марина и Сергей

Дым молчал.

— Но не все так плохо, — сказал старик, не переставая двигать челюстями. — Волки не убивают просто так — только ради покушать. А скушать всех у них просто физически не получится — желудок-то не резиновый. И вот, казалось бы, живи в согласии с природой, гуляй спокойно и не думай о будущем умирать-то рано или поздно придется… Но нет. Цивилизация в опасности, давайте наделаем еще самострелов, — старик фыркнул снова, изо рта у него вылетело несколько маленьких зеленых ошметков.

— Если бы наши предки рассуждали так, никогда не додумались бы до

маячков, — сказал Дым, сощелкивая с рукава недожеванный салатный лист.

— А толку-то? — старик совершенно не смутился, ни на секунду не перестал жевать. — Что за цена им теперь, маячкам, сказать — или сам понимаешь?

Дым молчал.

Под окнами нарастал галдеж — поклонники Дивы Донны возвращались с концерта. Удары бубна и ритмичный вой дуделок перемежались речевками:

«Если с нами не гуляешь даром время ты теряешь. Если с нами не поешь, то напрасно ты живешь…»

— Мы остаемся стадом, — брезгливо сообщил старик.

— Мы река, — медленно сказал Дым. — Река течет по руслу, не прислушиваясь к писку отдельных капелек… По-моему, это правильно.

Старик хихикнул:

— Странные слова. Думал ли я, беря на поруки антиобщественного сопляка, которого собирались изгнать куда подальше за провоцирующее поведение… Думал ли я, что через двадцать с лишним лет этот сопляк станет говорить красивости в защиту родного стада.

Дым пожал плечами. В третий раз легонько тронул звонкую безделушку.

— Вижу, — сказал старик неожиданно холодно и жестко. — Настоящий вопрос, с которым ты пришел. И ты верно ставишь вопрос, и это делает честь твоей сообразительности.

— Это настоящая вещь, — сказал Дым, разглядывая медные узоры на круглом украшении.

— Это колокольчик, — сообщил старик со странным выражением. — Колокольчик. Да, это настоящая вещь. Это ИХ вещь.

— Скажи, — Дым решился, и голос у него сразу сел. — Ты знаешь кого-то, кто встречался… кто ходил на ИХ территорию и вернулся?

Старик помолчал. Облизнул губы:

— В Высоком доме знают, что ты пошел ко мне?

— Меня никто не подсылал, — отозвался Дым тихо. — Я пришел потому, что мне так захотелось.

— Тебе захотелось жить, — сварливо проворчал старик. — Жить — и не меняться. Ради этого ты готов просить помощи у Хозяев, — голос его дрогнул. — Волки… честны, волки просто хотят кушать — так же, как и мы. Если бы шпинат, который мы жрем, умел говорить — он бы тоже взмолился.

— Ты знаешь кого-то, кто ходил на ИХ территорию и вернулся? — терпеливо повторил Дым.

— Что может быть хуже, чем жить, как животные? — рявкнул старик, и детская возня за ширмами сменилась гробовой тишиной. — Что может быть хуже, сказать тебе? — Он замолчал. Выждал паузу, уставившись на Дыма круглыми карими глазами из-под кустистых бровей. — Хуже, — сказал почти шепотом, хуже, Дымка, — жить, как домашние животные. Помни.

Оба посмотрели на колокольчик, немо покачивающийся над окном.

— Каждый выбирает для себя, — сказал старик сухо. — Ты молодец уже

потому, что первым понял — прежняя жизнь кончилась, предстоят перемены. В Высоком доме, думаю, это поймут не скоро. Какое счастье, что я давно уже не имею отношения к Высокому дому! Да. Сперва будут всеобщий героизм и мобилизация, потом паника и неразбериха, голод и холодная зима… А ты умный, Дымка.

Дым промолчал.

— Поселок Свояки, — сказал старик одними губами. — Для начала найди там отставного старосту, его зовут Сот-Озерный-второй. И на правах чиновника из столицы поинтересуйся относительно трупа, который они выловили в реке шесть лет назад, осенью. Дурак бы спросил, при чем тут какой-то труп. Ты молчишь… Хорошо. Возьми салата. Сладкий салат.

Дым положил в рот широкий лист с бахромой по краям. Вкуса не было никакого. Будто у брикетной травы.

— Жрать брикетную траву вдалеке от волчьих зубов или хрумкать свежее, но у самой границы! А у них такого выбора нет — у них, в столице, и кормятся сладко, и до волков три дня скакать… — Женщина на крыльце наконец-то замолкла. Отдышалась, еще раз с презрением глянула в развернутое удостоверение Дым-Лугового. — Начальство… Еще год назад пуганые были: любому сопляку из города теплую ванну готовили. А теперь — на пенсии он! На содержании у поселка! В управу иди, старосту спроси, расскажут тебе.

Дым молчал. Ждал, пока тетка иссякнет сама собой; она иссякала по капле, неохотно. Наконец, сморщив нос, ругнулась едва слышно и скрылась в доме; долгую минуту спустя на крыльце объявился седоватый, пегий какой-то, маленький и щуплый Сот-Озерный-второй. Дым поводил по воздуху удостоверением.

Сот-Озерный близоруко сощурился, хрипло вздохнул:

— Уже год как в отставке я, милейший Дым-Луговой. Поселок наш тихий, все, считайте, ближние родичи, парни в армию идут охотно… — Он запнулся. Глаза у него были тоже карие, тоже круглые, в обрамлении бледно-красных век. — Насчет того дела? — спросил нерешительно.

Дым кивнул.

— На огород пойдем, — сказал Сот-Озерный, принимая, по-видимому, про себя какое-то важное решение. — А то в доме — на головах сидят, дети, внуки…

Дым кивнул снова, соглашаясь. Попытку угощения он отмел сразу, да Сот-Озерный и не настаивал; неудобно устроившись за врытым в землю столом, поковырял в зубах сорванной по дороге веточкой:

— Земля здесь такая — по пять раз в день поливать приходится. Но от брикетного с души воротит — хочется хоть немножко, но своего, сочного, живого… Внуки маленькие еще…

Дым покивал, соглашаясь; под его взглядом Сот запнулся. Тоскливо вздохнул:

— Насчет того дела… Материалы вы поднимали?

Дым полуприкрыл глаза:

— Тело без признаков насильственной смерти, вероятно, несчастный случай. Некто сорвался с обрыва в реку и утонул. Личность не была установлена… поначалу. Так?

— Так, — Сот-Озерный кивнул. — Поначалу. А потом его нашли. Братья приехали и опознали. Они же и забрали его. Лес-Лановой, из тех Лановых, что на юге… Имя есть в материалах дела. Лес-Лановой.