Волга - матушка река. Книга 1. Удар

Панферов Федор Иванович

— Судя по названиям обществ, станица когда-то принадлежала трем помещикам — Веньевитинову, Уварову, Оболенскому. Общества так и назывались: Оболенское, Веньевитинское, Уваровское, — ответил Астафьев.

— Ну да, это во времена крепостной зависимости. А потом? Очевидно, все стал стягивать к себе рынок? Центр торга был в вашей станице. Сюда и тянулись купцы, скупщики, кулаки, да и крестьяне, которым надо было что-то продать, что-то купить.

— Да, это так, — подумав, ответил Астафьев.

— Ныне деревня живет и строится уже на иных началах: в основу всего положен не торг, а производство материальных благ для производителей же. Так ведь? Нам в ближайшие годы, в связи с созданием Приволжского моря, предстоит переселить десятки

тысяч людей. Гораздо больше, нежели переселено вокруг Цимлянского моря. Как переселять? Основываясь на старом, дореволюционном тяготении деревни или… или продумать новое тяготение?

Астафьев промолчал.

6

В Приволжской области, как и в Нижнем Поволжье, да так, как, наверное, и по всему Союзу, о чем Аким Морев знал, созревали новые теоретические представления.

Многие теоретики-аграрники, да не только аграрники, но и экономисты, философы, утверждали, что развитие деревни неизбежно пойдет по такому пути: окрепнувшие колхозы на основе высокой техники непременно «переплавятся» в сельскохозяйственные коммуны, и тогда будут ликвидированы машинно-тракторные станции: вся техника, все кадры — трактористы, комбайнеры, механики — все перейдет к коммунам.

Выглядело это весьма заманчиво: коммуны. В коммунах люди будут жить без собственных огородиков, коров, овечек: получит каждый все, что ему надо, — по потребности. Так разрабатывали аграрники перспективу развития сельского хозяйства… Но жизнь такую схему безжалостно ломала: люди из деревни непрестанно и широким потоком уходили в города — на фабрики, заводы, в институты, университеты, министерства. Аграрники вопили, кричали караул о нарушении устоев, а в деревне шел свой неумолимый процесс, не подчиняющийся статьям и логическим выводам теоретиков-аграрников, экономистов и философов. Они через печать стремились воздействовать на этот процесс, намереваясь приостановить поток из деревни в город, и даже сумели повлиять на органы Советской власти, и органы приняли ряд административных мер, чтобы оборвать движение из деревни в город… а жизнь все это отбрасывала: люди шли на работу в машинно-тракторные станции, десятками тысяч отправлялись на великие стройки крупнейших гидроузлов на Волге, Дону, Днепре, Каме или — что было доподлинно известно Акиму Мореву — рвались на Черные земли, в Сарпинские степи, где освоение обширнейших, в несколько миллионов гектаров, земель только еще намечалось, как намечалось и использование Большой воды, которая вот-вот хлынет из Дона и Волги.

Одним словом, назревали какие-то жизненные процессы, не предусмотренные многими теоретиками. Какие? Понять еще было трудно. Но во всяком случае видно было, что эти процессы совсем не ведут «к переплавке» колхозов в сельскохозяйственные коммуны, как утверждали экономисты-аграрники. Но то, что в деревне нарастала угроза экономике государства, — вот этого еще никто не предвидел, хотя многие, в том числе и Аким Морев, насторожились.

Вот на эти обстоятельства, волновавшие последнее время Акима Морева, он и намекнул Астафьеву.

Астафьев промолчал, промолчал и академик, видимо занятый своими думами. И только теперь, уже сидя в кабинете, Астафьев, долго и пристально глядя на карту района, заговорил:

— Видите ли, Аким Петрович… мне кажется, мы станицу переселили на новых началах, во всяком случае не к базару. В станице два крупных колхоза и машинно-тракторная станция, обслуживающая главным образом эти два колхоза. Если бы машинно-тракторная станция оставалась исполнителем заказов колхозов, то, пожалуй, и не следовало бы колхозы приближать к ней. Но дело в том, что машинно-тракторные станции, на мой взгляд, за последние годы как-то превратились из простого исполнителя заказов колхозов в руководителя колхозами.

Аким Морев внимательно посмотрел на него, как посмотрел и академик. Иван Евдокимович, подвинувшись к нему, даже сказал:

— Интересно.

Машинно-тракторная станция не

просто овладела всей зерновой частью колхозов — посевом, уборкой, молотьбой, подъемом зяби, паров, но она материально заинтересована и в высоком урожае зерновых. С одной стороны, машинно-тракторная станция заинтересована в высоком урожае зерновых материально, а с другой — она заинтересована и как государственная организация, поэтому она обязана руководить всем, чтобы поднять урожай, а стало быть, руководить и агрономическими силами. А колхозники? Они вполне понимают, что им без машинно-тракторной станции не обойтись: она своими машинами не только поднимает производительность труда в колхозах, но и помогает колхознику, облегчает его труд, вытесняя ручной, заменяя его машиной, — вот почему колхозники тянутся к МТС, вот почему их не отдерешь от МТС, вот почему иные колхозники поговаривают, чтобы их перевели на положение рабочих машинно-тракторных станций: там обеспечена зарплата, там клубы, там кино, там библиотека, там культурные блага, а так как у нас в колхозах молодое-то поколение с семи- или с десятилетним образованием, то у таких колхозников и культурные потребности велики. Я думаю, — продолжал Астафьев, — я думаю, наступит время, когда эти два колхоза сольются в один, а затем, на каких-то началах, и этот колхоз сольется с машинно-тракторной станцией. К тому идет, товарищи.

— Ну, это вы бросьте, чтобы колхоз растворился в МТС: колхоз — народная организация… народ… и его не сотрешь, — резко, с присущей ему прямотой проговорил Иван Евдокимович.

Лицо Астафьева передернулось, а на большом, покатом лбу пробороздились морщины.

— Я понимаю… вашу романтику, учитель, — сказал он. — Но нам, вашим ученикам, порою от этой народной организации — колхозов — бывает туговато.

— Это почему же вам туговато? — гневно воскликнул академик. — Может, не туговато будет — перевести все на четырехполку да коняшку вместо трактора ввести, индивидуальное культурное хозяйство расплодить. Тогда уж вы ступайте к Якутову.

— Не горячитесь, Иван Евдокимович, — взмолился Астафьев. — Не горячитесь, а поймите. Нет той силы, которая могла бы разогнать колхозы. Нет. И Якутов просто глуп.

— А по-моему, вредитель, — не унимался академик.

— Да вопрос о Якутове уже решен, — вмешался Аким Морев. — Иван Яковлевич, безусловно, высказывает интересные мысли. Конечно, жизнь потом подскажет. Но есть и другая точка зрения, у Иннокентия Жука например. Этот столь же страстно настаивает, чтобы технику МТС передать колхозам. «Пора кончать держать нас, колхозников, на положении безлошадников», — пишет Иннокентий Савельевич. — Он хотел было еще что-то добавить, но в кабинет боком вошел шофер Иван Петрович и поманил пальцем Астафьева, затем с жаром ему зашептал:

— Клонится… солнышко-то, — и еще что-то зашептал, уже совсем тихо, но со страстью.

Астафьев, погруженный в свои мысли, вначале даже вздрогнул, глянул на шофера, будто на диковинку, потом понял и громко сказал:

— Гуси залетают к нам только днем — на кормежку. А так — надо на Красные лиманы.

— Эге! Туда! — соглашаясь, уже в полный голос ответил Иван Петрович.

— Чего это вы там колдуете? — словно ничего не понимая, вмешался Иван Евдокимович.

— Да вот, хозяин угостить хочет охоткой, — не дав сказать Астафьеву, выпалил Иван Петрович. — Говорит: обидим его и весь район, ежели на ночном не постоим.

— Обычаи каждого района, конечно, надо уважать, — согласился академик и вихляющей походкой зачем-то направился ко второму столу, рассматривая там кипу газет.

Аким Морев засмеялся:

— Ну, что ж, давайте заедем, что ли. А то ружья у нас с Иваном Евдокимовичем рассохнутся: столько времени лежат без дела.

— И поехали! И поехали, — подхватил Иван Петрович.

— Да ведь на вашей-то вряд ли туда доберешься: по солончакам да по топям? — с сомнением проговорил Астафьев. — Может, на нашей — на «газике», да грузовую еще прихватим.