Волгины
Шрифт:
…Когда он освободился и вышел из политотдела, награжденные уже разъезжались по своим частям.
Алексей услышал голоса Тани, старшины Коробко и Тамары, шум заведенного мотора.
— Поздравляю вас, товарищ старшина, с наградой, — пищала в сгустившихся потемках Тамара.
— Ох, Тамарочка, да и вас также, — гудел Коробко. — Я б вам за вашу храбрость разве такую награду дал? Я бы вам Героя присвоил…
Тамара захохотала:
— Как жаль, Орхидор, что вы не командующий.
— Да я ж им буду, Тамарочка. Вот ей-богу, —
Алексей окликнул сестру.
— Ну, Танюша, — сказал он, когда она подошла. — Поздравляю тебя, сестричка… А меня вот отзывают из армии.
— Что? Отзывают? Зачем?
Таня с минуту помолчала, ошеломленная, потом добавила не то с радостью, не то с сожалением:
— Впрочем, я этого ожидала, Алеша. Ну что ж… Пожелаю тебе удачи. Нетрудно догадаться, на какую работу тебя отзывают.
Она понизила голос:
— Нине Петровне сказать об этом?
— Я сам скажу, — ответил Алексей.
Даже в прощании чувствовалось, как время изменило их.
— Ты за меня не беспокойся. Надеюсь, скоро увидимся, — сказала Таня.
— Не сомневаюсь, — уверенно ответил Алексей.
Таня первая нарушила сдержанность, кинулась на шею брату и заплакала…
— Вот тебе и раз! Так хорошо вела себя — и вдруг… — пожурил Алексей сестру, целуя ее.
— Не могу, Алеша, не могу, — всхлипывала Таня. — Все разъезжаются, все нас покидают. А ведь сколько еще воевать!
— Ну, успокойся. Все будет хорошо.
Сердце Алексея сжималось от жалости к сестре. Как не хотелось ему отпускать ее одну в долгий, еще не пройденный до конца путь!
Простившись с Таней, Алексей вернулся в комнату, где происходило вручение орденов. Там было пусто и тихо. Член Военного совета и комдив уехали, офицеры разошлись…
Небывалая грусть охватила Алексея.
Он долго стоял посреди тускло освещенной комнаты, задумавшись…
В политуправлении фронта все документы о внесрочном увольнении из армии гвардии полковника Волгина были готовы, и Алексею оставалось только взять их и выехать в Наркомат путей сообщения, куда его вызывали.
Итак, Алексей вновь становился гражданским человеком.
Сдав дивизию новому начальнику политотдела, Алексей распрощался с Ниной, Гармашем, Дудниковым, Хижняком, со всеми, с кем было возможно. В последний раз он объехал вновь вступавшие в бой полки.
Начпоарм Колпаков дал Алексею свой запасный «виллис», и Алексей рано утром по ужасающе разбитой, усеянной брошенными немецкими машинами, орудиями и танками дороге выехал в Минск, а оттуда — самолетом вылетел в Москву.
Авиаистребительный полк Чубарова потерял в последних боях трех человек. Погиб по неосмотрительности, поддавшись безрассудной храбрости, Валентин Сухоручко. Во время воздушного боя он увлекся преследованием «Мессершмитта», оторвался от своей группы, потеряв прикрывающего «ведомого», попал в тиски девяти «фокке-вульфов» и, сражаясь, нападая до конца, сбив двух немцев, сам, изрешеченный пулями, загорелся и упал где-то в расположении войск врага. Уехал в госпиталь тяжело раненный Толя Шатров, выбросился из горевшего самолета на парашюте Нестор Клименко и был расстрелян в ста метрах от земли фашистским ассом.
Невредимыми из знакомых читателю летчиков остались Виктор Волгин и Родя Полубояров, хотя и они за это время побывали в не менее жестоких схватках и не слишком заботились о своей жизни в напряженных воздушных боях. Боевая удача попрежнему сопутствовала Виктору. Он становился все более хладнокровным, расчетливым и неизменно возвращался с увеличенным счетом сбитых машин. С какой-то отчаянной беззаботностью водил свое звено в бой и Родя Полубояров.
«Оголец», «Проказник», «Сорви-голова», «Шельмец» — вот прозвища, которыми наградил Полубоярова «батя», вкладывая в них свою особенно суровую ласковость.
Боевая дружба Виктора и Роди, нарушаемая изредка мелкими размолвками из-за взглядов на некоторые явления жизни, упрочивалась с каждым днем. Они часто ссорились, непрестанно подтрунивали друг над другом и все-таки не могли и дня прожить в разлуке.
Родя вверял Виктору все свои тайны, чаще всего любовные, полные невинных проказ и легких побед. Виктор то сурово осуждал друга, напоминая ему о моральном облике советского летчика, то, не выдержав, сам смеялся вместе с ним. А у Роди все происходило легко и свободно, и так, что никогда никто на него не обижался, а все, наоборот, писали ему ласковые письма и называли его хорошим… Родя и вправду никого не обижал, обходился со всеми весело и добродушно, всюду становился желанным гостем.
И Виктор с уверенностью мог скачать, что, пожалуй, ни у кого не было столько знакомых и друзей по всей земле, сколько было у Роди.
Он втайне даже завидовал в этом другу.
Гибель Сухоручко и Нестора Клименко, отъезд Толи Шатрова сильно взволновали и опечалили Виктора. Он был особенно неприветлив в эти дни и ввязывался в воздушные бои с особенным ожесточением. Взгрустнул и Родя. Он старался шутить и балагурить, но вдруг обрывал шутку, вздыхал и морщился. Нигде так не сживаются люди, как на войне, а летчики особенно остро переживают гибель товарищей.
Виктор не мог спокойно входить в землянку. Он знал: флегматичный и всегда вялый на земле Валентин Сухоручко теперь уж не встретит его немного угрюмым приветствием и не скажет: «Дай, Витька, прикурить!» или не подмигнет в ответ на замечание командира… И звучного, мягкого, продолжающего еще ломаться баска Толи, его полных увлечения рассказов о живописи, о мечте стать водителем мирных пассажирских самолетов не стало слышно. Но Толя мог вылечиться и остаться в живых, а вот кто погиб, того не вернешь…