Волхв
Шрифт:
Атаман улыбнулся, вспоминая:
— Тугарин у нас парень огонь, в драке первый будет, большой, сильный, но это и недостаток — в каморке ему не развернуться. Ну, так он у нас первую баню-то из-за этого и спалил.
— Как это?
Верослав тоже подался вперед:
— Ну-ка, ну-ка, я такого еще не слышал. То-то у вас баня новая.
— Новая, — Нарышка скривился в ухмылке. — Рассказываю откуда у нас новая баня. Запалил он раз печку, ну, и пока разворачивался, задом у печки бок и разворотил. Обжегся, конечно. Прибежал — мычит, руками машет, а чего мычит, чего хочет, сразу не
— А обжегся-то сильно?
— Не-е, спереду не сильно.
— А с заду? — Клёнка, догадываясь об ответе, уже улыбался.
— А с заду вся шкура, как чулок, слезла. Месяц нас охранял.
— Как охранял? — не понял Смагин.
— Ну, стоял всегда рядом. Мы сидим, а он не может. Вот и охранял.
Посмеялись. Поглазели по сторонам. Подбежали, лихо закрутив хвосты в кольцо, лайки. Атаман ласково погладил сначала одну, потом другую. Собаки сидели смирно, только вытягивали головы, подставляя загривок под его широкую ладонь. Клёнка разглядел, что это были кобель и сука.
— Хорошие собачки.
Нарышка махнул им рукой в сторону, и собаки дружно посеменили в указанном направлении.
— Хорошие. Охранники и защитники. А еще и на охоту с ними хожу. Так такие промысловики, я тебе скажу. Лучше и не надо.
Появился из дома Буслай и остановился позади, подперев плечом балку.
— А как медведя дерут! — включился в разговор он. — Это надо видеть.
Из-за последних сосен выглянул Тугарин и, убедившись, что его увидели, махнул призывно рукой.
— Айда в баньку, — атаман поднялся первым. — Ну, если он опять веники не запарил…
Тугарин не забыл залить корыто с березовыми вениками горячей водой. Попарились знатно.
На выходе, распаренные и усталые, почти не разговаривали. Остановились на улице, подышать. Вечер навалился мутный, но не темный. Во всяком случае, строения хутора угадывались в сумраке до самого последнего. Стих ветер, почти не досаждали комары. На душе было легко и светло. В этот момент Смагин совсем забыл о своем непростом положении и о том, что его сейчас ищут дружинники по всему краю. Вместо этого Клёнка вдруг чувствовал, как сами собой закрываются глаза. Ему резко захотелось спать или хотя бы прилечь. Верослав заметил это:
— Ну, что, Нарышка, гости твои совсем устали. Спать у тебя тут найдется где? Или так на улице и будем стоять?
Атаман смущенно засуетился:
— Конечно, конечно. Идем в дом, там у нас свободный топчан есть. Руся, наверное, уже постелила.
Клёнка согласно наклонил голову:
— Признаться, очень спать хочу.
— Так пошли скорее, чего ты раньше молчал?
Тюк с соломой показался Смагину на удивление мягким и теплым. Он провалился в сон, как только его оставили одного в горнице.
Утром его разбудили встревоженные интонации. Говорили вполголоса. Просыпаясь, он разобрал последние фразы:
— Будить что ли?
— Да пусть поспит еще маненько. Время пока не поджимает. Вороги пока далеко.
— Ну, добре.
В этот момент Смагин открыл глаза. У дверей стояли и поглядывали на него атаман и Верослав. Утро за окном, как и давеча, поднималось туманное, серое. В горнице висела молочная муть, сквозь которую, увидев, что он проснулся, к нему шагнули хозяева. Кленка быстро сел, словно и не спал только что крепко, тревога в голосах взбодрила, почище ключевой воды:
— Что-то случилось?
— Пока не случилось, но может, — атаман приблизился вплотную. — В лесу дружинники княжеские. Идут на хутор, как будто ведет их кто. Верстах в трех уже.
— Что будем делать?
— Выходи, погутарим.
Зябкий ветерок сразу же забрался за пазуху мятля. Клёнка поежился и запахнулся плотней. В стороне, перед конюшней, были привязаны три уставшие лошади, опустившие морды в ясли. У крыльца топтались пятеро вооруженных бойцов. Кроме Тугарина и Буслая, на него смотрели незнакомые родноверы. Один постарше, чем-то неуловимо похожий на атамана, тоже с легкой рыжеватостью в волосах, и два — совсем молодые ребята, может, лет восемнадцати. Когда они приблизились, новички вежливо поздоровались с Клёнкой.
— Расскажи ему, — атаман указал подбородком на Смагина.
— Утро доброе, Клёнка, имя твое мне уже сказали. Я Кряж, брат Нарышкин, младший, а это сыны мои: Починок и Ростик. Разведчики мы.
Парни одновременно показали белесые затылки.
— А видели мы вот что, — продолжил он. — В лесу отряд дружинников двигается. С ними раненый в носилках, на вроде монаха. Он у них главный. Из-за него они идут не быстро — отдыхают часто. Впереди и позади отряда пару человек держат. Опытные. На ночь стали лагерем у реки. Но по тому, как шли, направление на хутор угадывается. Как будто знают, куда двигаться. Может, случайно, просто вдоль реки идут, а может, и нет. Не за тобой, часом?
— А сколько их?
— Мечей двадцать.
— Со мной, вон Верослав видел — четверо всего было.
Перевозчик вышел вперед:
— Верно говорит. Тех мало было. Помощь они привести никак не успели бы. Скорей всего, это какие-то другие.
— А этот монах как выглядит?
— Да мы близко не подходили. Обычный, борода из носилок выглядывает, в плаще широком.
— Борода на два клина расчесана?
— Да вроде на два.
— Что, знакомый? — Нарышка с интересом уставился на Смагина.
— Есть в городе один похожий — чернец. Это он меня в лесу поймал, когда я в Коломны шел. Страшный человек. Кажется, тебя насквозь видит.
Атаман задумчиво почесал нос:
— Ну, нас особо не увидит. Не допустим. Чего ему здесь надо, интересно? — он поднял галаза. — Ну, что делать будем, други? Мысли есть?
— Битву дать надобно, — Буслай ухватился за рукоятку меча. — Внезапно ударим — победу за хвост поймаем.
— Засаду у балки поставить можно, — Кряж говорил размеренно и неспешно. — Оттуда мы легко, прежде чем они сообразят, что творится, половину перещелкаем. А с остальными как-нибудь сладим.