Волк равнин. Повелители стрел
Шрифт:
Окаменев от горя, слушал Тэмучжин. Может быть, мать просто не понимала, каким человеком вырос Бектер. Малыш, которого она укачивала, стал жестоким вором, и у Тэмучжина не находилось слов, чтобы рассказать ей об этом. Он уже готов был заговорить, но прикусил губу, зная, что сейчас слова бесполезны, что Оэлун опять набросится на него. Он покачал головой.
– Прости, – сказал он, но прощения он просил не за то, что убил брата, а за то, что заставил мать страдать.
– Уходи отсюда, Тэмучжин, – прошептала Оэлун. – Не могу тебя видеть.
Он всхлипнул и бросился прочь, даже не оглянувшись на растерянных братьев. Дыхание раздирало ему горло, во рту стоял привкус крови.
Они не видели его пять дней. Хачиун искал брата, но единственным признаком существования Тэмучжина была добыча, которую он приносил и оставлял на краю лагеря. В первый день это были два диких голубя, еще теплые, с кровью, струящейся из клювов. Оэлун не отвергала приношений, хотя и не говорила ни с кем о случившемся. Они ели в подавленном молчании, а Хачиун и Хасар печально переглядывались. Тэмуге хныкал и ныл, когда Оэлун оставляла его одного. Смерть Бектера была бы облегчением для младших, случись она, когда они жили в племени Волков, в сытости и безопасности. Они оплакали бы его, и отнесли тело на холмы для погребения под взорами Отца-неба, и нашли бы утешение в этом обряде. Но сейчас, в этой холодной лощине, случившееся было лишь очередным напоминанием, что смерть стоит у них за плечами. Сначала их положение казалось мальчикам приключением, но лишь до того момента, пока голод не натянул кожу на костях. И теперь они жили как дикие звери, стараясь не думать о предстоящей зиме.
Хасар оставил свою веселость в лощине между холмами. После ухода Тэмучжина он стал задумчив. Он надавал Тэмуге подзатыльников, когда тот слишком часто стал донимать мать. После смерти Бектера у всех них поменялись роли, и теперь на охоту каждое утро отправлялись Хасар с Хачиуном, и лицо Хасара было мрачным. Выше по распадку они набрели на озерцо побольше, хотя для этого им случилось миновать то место, где был убит Бектер. Хачиун нашел тело брата по следам на земле. Тэмучжин оттащил труп и засыпал его ветками, но тот все равно привлекал хищников. Когда на второй день после ухода Тэмучжина Хачиун обнаружил на краю лагеря тушку подстреленной дикой собаки, ему пришлось силой заталкивать в себя куски мяса. Он представлял себе, как Тэмучжин убивает зверя, пришедшего тревожить кости Бектера, но Хачиуну нужна была еда, а собака была лучшей добычей, которая досталась им с тех пор, как они были изгнаны из племени Волков.
На пятый день, вечером, Тэмучжин явился в лагерь. Семья застыла при виде его, и младшие братья с тревогой посмотрели на мать. Она обернулась и увидела сына, который решительно шагал к ней, держа в руках живого козленка. Ее сын казался сильнее, его кожа потемнела от солнца и ветра после пяти дней, проведенных на вершинах холмов под открытым небом. Она не ожидала, что испытает такое облегчение, увидев его живым и здоровым. Но вместе с облегчением в ней поднялась ненависть, которая никуда не ушла. Оэлун не могла простить Тэмучжина.
А он схватил добычу за ухо и бросил к ногам братьев.
– К западу в десятке полетов стрелы два пастуха, – сказал он. – Они одни.
– Они видели тебя? – удивив всех, вдруг спросила Оэлун.
Тэмучжин повернулся к ней, и его твердый взгляд стал неуверенным.
– Нет. Я поймал козленка, когда они отъехали за холм. Может, он потерялся, не знаю. Слишком хороший случай. Я не мог его упустить.
Он переминался с ноги на ногу в ожидании, что еще скажет мать. Он не знал, что будет делать дальше, если она прогонит его снова.
– Они будут искать его и нападут на твой след, – проговорила Оэлун. – Ты приведешь их сюда.
Тэмучжин вздохнул. Сил на споры у него не было. И прежде чем Оэлун успела возразить, он сел, скрестив ноги, на землю у огня и вытащил нож:
– Мы должны есть, если хотим выжить. Если они нас найдут, мы убьем их.
Он увидел, что лицо матери опять стало замкнутым, и ожидал неминуемой бури. В этот день он пробежал расстояние во много полетов стрелы, и все мускулы его исхудавшего тела ныли. Еще ночь в одиночестве он не переживет. Наверное, Оэлун прочла на его лице этот страх.
Хачиун заговорил первым, чтобы нарушить жуткое молчание.
– Один из нас будет стеречь лагерь этой ночью на случай, если они вдруг придут.
Тэмучжин кивнул, не глядя на брата и не сводя глаз с матери.
– Мы нужны друг другу, – произнес он. – Даже если я был не прав, убив брата, это ничего не меняет.
Козленок блеял и пытался вырваться. Оэлун схватила его за шею, и в свете костра Тэмучжин заметил, что она плачет.
– Ну что мне сказать тебе, Тэмучжин? – прошептала она и уткнулась лицом в теплый мех козленка. – Ты сердце мне вырвал, и теперь мне все равно, что будет.
– Тебе не все равно, что будет с остальными. Без тебя мы не сможем пережить зиму. Тогда всем нам наступит конец, – возразил Тэмучжин.
Произнося эти слова, он выпрямился, и его желтые глаза сверкнули в свете пламени.
Оэлун кивнула, играя ушками козленка, и стала напевать про себя песенку своей юности. Она видела, как двое ее младших братьев умерли от чумы. Они почернели и распухли, и племя ее отца бросило их на равнине. Она слышала, как воины кричат от неизлечимых ран, пока жизнь наконец не покидает их. Некоторые даже умоляли о милости, прося прикончить их, и им оказывали эту милость. Она всю жизнь шла со смертью рука об руку и, возможно, сумеет пережить смерть сына, как мать Волков.
Но сможет ли снова полюбить человека, убившего ее первенца, Оэлун не знала. Ей вдруг захотелось обнять сына и прогнать его скорбь. Но вместо этого она взяла нож.
Пока сыновья охотились, Оэлун сделала несколько берестяных туесков и сейчас бросила один Хасару и Хачиуну. Тэмуге взял себе еще один. Когда осталось два туеска, Оэлун повернулась и посмотрела на своего последнего сына.
– Возьми туесок, Тэмучжин, – помедлив, сказала она. – Кровь придаст тебе сил.
Услышав эти слова, он опустил голову и понял, что ему позволили остаться. Трясущимися руками взял туесок и встал рядом с братьями. Оэлун вздохнула, ухватила козленка покрепче и вонзила нож в вену на шее. Кровь хлынула ей на руки, и мальчики столпились вокруг, стараясь не упустить ни капли. Козленок еще вырывался, а они уже наполняли туески и пили кровь, облизывали губы и чувствовали, как она проникает им в самые кости и успокаивает голод.
Когда поток превратился в тонкую струйку, Оэлун взяла обмякшее животное в одну руку и стала терпеливо наполнять свой туесок. Козленок еще трепыхался, но был уже мертв, его глаза стали огромными и темными.
– Завтра я приготовлю мясо, как только буду уверена, что огонь не привлечет пастухов, – сказала Оэлун. – Если они сюда заявятся, позаботьтесь о том, чтобы никто не узнал, что мы здесь. Поняли?
Мальчики облизывали окровавленные губы и сосредоточенно кивали. Оэлун глубоко вздохнула, загоняя скорбь в глубину души, туда, где она до сих пор оплакивала Есугэя и все, что они потеряли. Скорбь надо запереть в душе, там, где она не сможет сокрушить ее, но тоске Оэлун не было конца.