Волк в бабушкиной одежде
Шрифт:
Медленно вальсирую к Берю. Из авторадиоприемника доносится мелодия, способная навеять хандру даже на профессионального юмориста. Звоню, и мне открывает сущая обезьяна. Мартышка с голосом простуженной цесарки. Вообразите нечто вот такое огромное, нет чуть-чуть поменьше, со впалой грудью, хотя эта грудь и принадлежит представительнице прекрасного пола, с волосами Людовика XIV, скулами, выступающими даже впереди прогресса; глаза, как у чахоточного, и плохо захлопывающийся рот из-за вставной челюсти типа Людовика XV. Ноги а ля Людовик XVI, руки а ля Людовик XII, все в целом напоминает изображение Людовика Х Сварливого. Я решаю, что ошибся этажом, но отдаленный рев китообразного – уфф! – успокаивает мои опасения. Редко приходится слышать рев китихи, должен признаться, но другими словами не описать то, что вырывается из легких Б. Б. (Берты Берюрье).
– Что там такое? – изрыгает Толстительница.
– Один господин, – отвечает образина.
– Из-за чего? – требует восхитительная Берта.
– Не знаю, – объясняет мартышка.
– Спроси! – рекомендует жена Цезаря.
– Я спрошу, – уверяет уродина.
И в самом деле, она спрашивает меня "из-за чего". Я отвечаю, что это не из-за того типа, который видел типа, который, в свою очередь, видел типа, который видел кость, и вхожу, отодвигая образину к вешалке. Продвигаюсь к кухне. Там нахожу Б. Б. в прозрачно-паутинной комбинации, увы, увы, увы, принимающей горчичную ванну для ног в тазу, дымящем, как Везувий! Ну и окорока! Можно подумать, это цветовой кошмар фирмы "Техниколор" на широком экране. Мамонтиха разгоняет окружающее ее облако пара и дарит мне улыбку, густо-красную как смородиновое желе.
– Смотри-ка! Наш дорогой комиссар! Она показывает на свою обезьяну и представляет меня:
– Это о нем всегда речь... И, адресуясь ко мне:
– Элоиза, моя новая служанка. Служанка! У Берю! В их бардаке! Я кланяюсь Новой Элоизе.
– Добавьте горячей воды и достаньте из дильника холодный паштет! – приказывает мадам Берюрье. – Вы попробуете кусочек, комиссар?
Комиссар замечает, что еще только девять утра, и ссылается на недавно съеденную булочку, чтобы отказаться от паштета. Б. Б. начинает поглощать его соло. С полным ртом она объясняет, что горчичная ванна усиливает кровообращение.
Я хотел бы порекомендовать ей использовать гидравлический насос, но засомневался, не поперхнется ли она.
– Производитель-то дома? – спрашиваю я.
– А как же! – ответствует она. – В разгаре лечения. Представляете, этот дурило собирался утром спуститься в кафешку внизу. Я вот что скажу. Здоровье, это как спичка: нельзя играть с... Надо лечиться – будет лечиться! Хотите его повидать – валяйте прямо в спальню. Думаю, он отдыхает...
Следую в спальню. В полутьме, подходящей для отдыха или медитации, Берю распластан на кровати брюхом вниз. Голый. Недвижимый. Храпящий. Его впечатляющие полушария, щедро открытые человеческому вожделению, похожи на Скалистые горы. Что-то белое торчит из Большого Каньона Колорадо. Это термометр. Я щелкаю по инструменту, и вибрация доходит до неисследованных областей Скалистых. Берю зевает и переворачивается на спину. Включает мигалки, зевает снова и узнает меня.
– А, Сан-А!
– Ты меряешь температуру? – говорю я вежливо.
– Да.
– Хотел бы заметить, что он у тебя еще вставлен.
– А! – ответствует Толститель хладнокровно. – Я тоже так думаю...
Он пытается достать термометр, но безуспешно [6] .
– Дерьмо! Я его заглотил! – громыхает его Важнячество. – Кто мне приволок такой малюсенький и скользкий термометр? Вот подлюга: проскальзывает, зараза!
– Надо было заказать шипованный термометр, – советую я.
6
Я понимаю, что эта часть повествования может шокировать, поэтому советую меланхолично пропустить последующие строки.
Он пробует с усилием снова, терпит опять неудачу и раскатисто зовет.
– Элоиза!
Появляется тихая образинушка.
Толстяк объясняет ей драматизм ситуации, требует от субретки приложить все силы, чтобы извлечь гуляку. Та, в свою очередь, исследует проблему вблизи и заявляет, что придется попотеть. Для достижения успеха она вооружается древними пружинными щипцами для сахара и начинает операцию без анестезии пациента. Если бы это видели операторы "Антенна-2", они примчались бы с камерой. Прямой репортаж из пукальника Берю, ничего себе? По Евровидению, пожалуйста!
Образина испускает крик триумфа!
– Поймала! – говорит она. И объявляет:
– 36,9! Незачем было так глубоко и засовывать!
– Да ты горничная на все руки, – замечаю я.
– Но позволь, – брюзжит Берю, – за восемь тысяч в месяц можно и постараться, не так ли?
– Где ты откопал эту жемчужину?
– В деревне. Она прозябала у одного старого навозного вдовца, который отстегивал ей пятнадцать сотен в неделю и подбивал клинья сверх нормы. А я теперь – старший инспектор, мне же нужна служанка и страж в конуре, чтоб соответствовать рангу без вопросов. Ну вот, я и предложил Элоизе. Ее смущало то, что она не любит город. Но явление заработка и моя обольстительная улыбка сподействовали, как же.
Он свешивается со своего дебаркадера, чтобы схватить мятую газету, валяющуюся на изношенном ковре. Он свешивается слишком и оказывается вверх тормашками, ругаясь как ломовой извозчик, приложившийся ладонью к вращающемуся колесу. Я помогаю ему взгромоздиться на "семейный суперавтомобиль с двумя выхлопными трубами".
– Не гожусь я для режимной жизни, – вздыхает Берю. – Я не сообщал тебе, что Берта провозглаквакала чрезвычайное положение? Эта корова заставляет меня заглатывать отварной рис и овощи, а сама чмакает деликатесы типа свинины с картошкой и квашеной капустой прямо на моих глазах. Не хочу сказать ничего плохого, Сан-А, но не удивлюсь, если ей понравится чем дальше, тем больше.
– Ты станешь милашкой, Толстяк, – обещаю я, чтобы скрасить его убогое настоящее.
– Ну, я никогда не буду на обложке журналов мод, – отказывается Толстяк. – У каждого в жизни свое гнездо. Моя стезя – суп-жульен и седло барашка; фруктовый салат – это для мисс Шпингалет. Старшему инспектору необходимы калории. На морковном соке не осилишь двести кило в толчке.
Он ностальгически глядит на свои красивые плечи орангутанга, покрытые шерстью и шрамами. Да, он не плотоядный, наш Берю. В разворошенной койке, с огромным брюхом, по которому вьются зигзаги следов многочисленных хирургических чревосечений, с обильной щетиной, усталым взглядом и ртом в форме вентиля сливного бачка, можно сказать, чудовищный король лентяев или околевающая корова, на выбор.
– Ты хотел меня видеть, о преданный друг?
– А, да, подай-ка мне эту мятую штуку, из-за которой я чуть себе морду не разбил.
– Это называется "Аврора", – говорю я, перепасовывая газету.
Он останавливается на первой странице, где расположено фото дамы Ренар.
– Я хотел тебе сказать, что я знаю эту дамочку с претензиями, – изрекает он. – Я прочел статью и сказал себе, что это может полить воду на твою мальницу...
– Давай, я весь внимание.
– Эту мамашу я встретил в прошлом году. Она была кассиршей в гостинице около Восточного вокзала.