Волки и волчицы
Шрифт:
— Прощай, — глухо ответил римлянин.
— Останься со мной. Ты видел, что тебя ожидает там…
— Всему виной твои чары!
Подобрав свои одежды, Траян поспешно удалился, облачаясь на ходу. С деревьев доносились птичьи голоса.
— Хорошо ли господин провёл время? — сонно спросил Тразил и вяло поднялся с узенькой лавки, когда Траян Публий громко вошёл в таверну.
— Приготовь-ка мне тёплой воды, раб, — резко ответил патриций. — И вели принести завтрак. Да скажи, чтобы дали чего-нибудь попроще, без изысков.
— Откуда тут изыски, господин?
Через час, покидая деревню, Траян Публий проехал мимо хижины Энотеи. Не останавливая коня, он чуть наклонился в седле, пытаясь хоть мельком увидеть женщину в доме, но ничего не разглядел. Отвязав от пояса тугой кошель, он бросил его к порогу хижины.
— Что же ты делаешь, господин мой? — заголосил Тразил. — Какой-то деревенской шлюхе целый кошелёк даришь? Чем же она так хороша? Да ты после этой волчицы стал мрачнее прежнего! Я подберу деньги…
Удар плёткой поперёк лица заставил раба прикусить язык.
Марцелл — начальнику тайной службы Корнелию Урсу.
Привет!
Приношу тебе, Корнелий, благодарность за то, что ты среди важнейших занятий удостоил меня руководством, когда я спросил твоего совета.
Спешу сообщить тебе, что Антония, жена Траяна Публия, в первые дни после отъезда мужа вела себя очень беспокойно, что, впрочем, никак не связано с распадом семьи. Она регулярно посещала дом исчезнувшего куда-то Валерия Фронтона, пытаясь выведать что-либо о нём, но не смогла добиться от его слуг ровным счётом ничего. Мои наблюдения показали, что исчезновение Валерия беспокоит её гораздо больше, чем высылка мужа из Рима. Я уверен, что за её визитами скрывается не просто любовная связь, а нечто гораздо большее, о чём я пока не узнал ничего.
Сам Валерий Фронтон покинул Рим, скрылся в неизвестном мне направлении, не появлялся ни на одной из своих вилл. Так как он замешан в заговоре против нашего императора и не понёс заслуженной кары, я должен отыскать его.
Антония теперь уже успокоилась и совсем не вспоминает о муже. Её приблизила к себе Мессалина. Обе женщины часто ведут долгие разговоры о любви, всепоглощающей страсти. Иногда беседуют и об искусстве, однако последняя тема занимает их исключительно с точки зрения точности воспроизведения анатомических деталей скульптур. Однажды Антония представила императрице своего маленького сына Гая, но правительница проявила явную холодность по отношению к мальчику, и Антония больше никогда не заводила разговор о сыне и о детях вообще.
В прошлом письме ты велел мне не беспокоиться о Траяне Публии и не посылать за ним соглядатая, высказывая разумное мнение, что этот слабохарактерный патриций никогда не осмелился бы поднять руку на кого бы то ни было и что он будет строго выполнять возложенные на него обязанности из страха перед наказанием за неповиновение. Но надёжный человек уже был выслан вперёд с указанием проследить, не станет ли Траян слишком сетовать на свою судьбу, попав в Британию, и тем самым бросать тень на разумность решений нашего принцепса. Ты ведь знаешь, что очень часто неразумные жалобы вредят репутации не меньше, чем умышленная клевета. Однако после твоего указания я немедленно направил гонца к моему агенту и отозвал его в Рим.
В легионах Маркуса Флакка, где находится Траян Публий, происходит, согласно полученным мною известиям, нечто неладное. Похоже, среди солдат зреет недовольство. Возможно, что причиной тому является относительное спокойствие в Британии в настоящее время. Это всегда приводит к тому, что солдаты привыкают к праздности, пренебрегают дисциплиной и трудом.
Будь здоров.
Траян остановил коня на обрывистом берегу быстрой речки и обернулся, поджидая второго наездника. На противоположном берегу мерцало среди бурой осенней листвы несколько костров.
— Я обогнал тебя, Маркус! — крикнул он довольно.
— Да, сегодня тебе удалось обскакать меня, — к Траяну подъехал всадник в сверкающем нагрудном панцире и накинутом на плечи плаще из волчьих шкур. — Причиной тому моё недомогание.
— Неужели и тебя, закалённого воина, которого не берут стрелы и мечи, может терзать какой-то недуг? — удивился Траян и недоверчиво покачал головой. Из его рта вырывался пар. — Ты здоров, как Геркулес. Я уверен, что даже здешний холодный климат не способен сломить тебя.
Маркус Флакк покачал головой:
— Я устал. Признаюсь, не тело моё тревожит меня, но мой дух. Во мне роятся сомнения, которых я не знал прежде.
— Ты можешь поделиться ими со мной, ведь мы друзья, — сказал Траян.
— Ты здесь всего четвёртый месяц, но успел, надеюсь, понять, что такое жизнь военного лагеря.
— Да, здесь не Рим, здесь не отыскать и малой толики тех радостей, к которым я привык, — откликнулся Траян.
— Не в удовольствиях дело, друг. Ты приехал сюда, чтобы подготовить материалы для истории. Но что ты видишь? Чем эта война отличается от войны, которую мы вели пять или десять лет назад? Ничего нового. Те же костры, те же угрюмые лица, звон оружия, топот ног, грязь, кровь, суровая зима, изнурительное лето. Неужели беспощадная и бесконечная война — вечный удел человека с оружием?
— Я не совсем понимаю тебя, Маркус.
— Ради чего мои солдаты гниют в этих болотах? — Маркус Флакк подъехал вплотную к собеседнику и подался вперёд всем телом. Его лицо было испещрено мелкими белыми шрамами, на подбородке глубокой бороздой через всю левую щёку пролегал след вражеского копья, едва не лишившего его жизни несколько лет назад во время столкновения с одним из германских племён. — Мне уже сорок три года. В окрестностях Рима меня ждёт семья, жена с детьми, виноградник, хозяйство… Но разве моей семье нужна Британия? Нужна ли Германия моей жене, моим детям, моим рабам? Нет… Я вдруг перестал понимать, зачем я посылаю людей в бой.
— Ради величия Рима! — Траян проговорил эти слова негромко, но твёрдо, будто желая убедить в этом не только Флакка, но и кого-то ещё невидимого.
— А что есть Рим? Однажды, перед моим отъездом сюда, — медленно заговорил Маркус Флакк, — на пышном празднестве в императорском дворце я увидел все богатства столицы, всё чеканное золото и серебро, одежды изысканных цветов, привезённые не только из-за нашей границы, но и из-за рубежей наших врагов. Там были толпы мальчиков и девочек, прекрасных убранством и наружностью, были толпы женщин. Словом, там было всё, что могла выставить всевластная Фортуна, обозревающая свои владения. И я спросил себя: как можно так разжигать человеческие страсти, и без того не знающие покоя? К чему это бахвальство деньгами? Мне показалось, что туда, на пиршество Цезаря, люди сошлись, чтобы обучаться жадности и зависти.