"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6
Шрифт:
Итог его усилий оказался плачевен. Глаз упокоился в недоступных глубинах реки (как говорили, обретшей с тех пор целебные свойства), а он, Хономер, оказался за свои труды ещё и порицаем…
Вот и теперь его, похоже, ожидало то же самое. То есть до нового отеческого порицания дело скорее всего не дойдёт, ведь он действовал по собственному почину… но легче ли от этого сознавать неудачу?
Волк уже не считал, в который раз поднимается с жилистой травки, выработавшей за несколько лет упорство к ежедневному топтанию пятками, а также прочими человеческими статями и ладами. Может, он нынче перекатился по ней в седьмой раз, а может, и в тридцать третий. Тело начинало жаловаться и болеть: Волкодав швырял его весьма от души, и, как ни крепок был Волк, всё имеет предел – стирается кожа, исчерпывается упругость суставов и связок. А всего более давило молодого
Щадит ли он меня, полагая маленьким безобидным волчонком, на которого взрослому сильному псу зазорно раскрывать пасть? Или не хочет отнимать второго сына у матери, и без того уже утратившей старшего?..
Такая мысль в определённой степени изгоняла мерзостный страх, овладевший Волком вначале, – но она же пребольно ранила душу. На самом деле ему уже полагалось бы лежать с переломанным между лопаток хребтом, ибо Наставник только что явил приём «морская волна перекатывает тяжёлые камни», и Волку, беспомощно обхваченному за шею, довелось, холодея, завалиться назад и явственно ощутить под спиной жёсткое колено Волкодава… довелось даже успеть мысленно испросить прощения у белого света, поскольку от этого приёма, коли уж попался, не существовало никакой обороны или увёртки, через мгновение ждала смерть, зря ли Наставник, объясняя, наказывал им быть друг с дружкой особенно бережными и осторожными…
Почему, каким образом колено Волкодава лишь чиркнуло ему по лопаткам вместо того, чтобы войти посередине и смять хрупкие позвонки, – Волк так и не понял, и оттого, что он не уследил и не понял, было вдвое обидней.
Хочет ли он показать мне, до какой степени я ещё глуп и далёк от истинного понимания? А сам он… понимает ли он, зачем я сегодня вышел против него?..
То, что он потерпел именно неудачу, день ото дня становилось для Хономера всё очевиднее. Поистине, следовало бы ему это понять и суметь предвидеть ещё во времена Наставницы Кендарат, к удержанию которой в стенах крепости он приложил столько усилий. Да, она многому научила и его самого, и других братьев… и наёмную стражу, и обыкновенных наёмников, привлечённых слухами о непобедимом воинском искусстве… Вот только покамест что-то не доходило до Хономера известий об их громких ратных победах. Тем паче – о победах в битвах под красно-зелёными стягами. И даже хуже того. Слишком немногие среди них выказывали желание стать последователями Близнецов… да и у тех, кто выказывал, насколько мог судить Хономер, новообретённая вера держалась только до крепостного порога… Потом её сбрасывали, точно одежду, оказавшуюся неподходящей к новым обстоятельствам жизни. А те ученики, что оставались в стенах?.. Они были нисколько не лучше. Хономер слышал собственными ушами – и к немалой своей досаде, – как они расспрашивали старуху о правильном поклонении Богине Любви. Двое или трое (этого Хономер, понятно, сам уже не видел, – верные люди донесли) дошли уже до того, что отправились заказывать у ювелиров священные знаки Богини – капельки-самоцветы, удерживаемые серебряными ладошками. Какая уж тут школа воинствующих жрецов, готовых жизни не щадить ради торжества правого дела?..
Поэтому он очень обрадовался, когда на смену Кан-Кендарат явился новый Наставник. Хоть и был этот Наставник одним из самых непроходимых и твердолобых язычников, каких Хономер в своей жизни встречал. И даже тогда не насторожился и не возроптал Хономер, когда новый Наставник воспретил ему проповедовать на уроках. Кан-киро, которое показывал Волкодав, было поистине великолепно. Более того – в определённой степени свободно от излишней мягкости и милосердия, на которых неколебимо настаивала Кан-Кендарат… Но что толку?! Ученики кан-киро по-прежнему не торопились становиться Учениками Близнецов. И затея со школой совершенно так же не спешила осуществляться, как если бы это было противно самой сути искусства Богини Любви…
И кто сказал, будто всё изменится к лучшему при Наставнике Волке? Тем более что парень был таким же упёртым приверженцем Богов своего племени, как и Волкодав…
А храм Близнецов до сих пор не породил даровитого воина, способного победить нынешнего Наставника.
Случайно ли?
Но так оно или не так – легко ли смотреть, как умирает мечта?!
Лицо у Наставника было, по обыкновению, деревянное. Три года знал его Волк, но не мог припомнить, чтобы по лицу Волкодава ему удалось сразу определить, что у того на уме. Намного ли был Наставник старше его самого? Лет на семь, может, на восемь… Отчего ж иногда Волку казалось – самое меньшее вдвое?.. А ведь, наверное, так оно и было, только не тем счётом, какого обычно придерживаются люди…
Как сказать ему, что мою чашу держала в ладонях Любовь?..
И Волк, корчась в очередном захвате, способном, как он отлично знал, выворотить ему из сочленений сразу три сустава руки, извиваясь, скаля зубы и помимо воли, помимо ещё теплившейся гордости лелея мысль – Не выворотит! Пощадит!.. – нарушил один из главнейших заветов кан-киро. «Научаясь движению, – гласил этот завет, – объясняй другу телом, движением тела, а рот держи на замке. Если появилась нужда в словах – стало быть, ты чего-то очень важного не понимаешь…»
Ну и пусть я не понимаю, в кромешном отчаянии и упрямстве сказал себе Волк. Пусть! Пусть даже то, что получилось у меня вчера вечером с чашей, на самом деле получилось случайно и ни о чём не свидетельствует, как я, дурень, готов был вообразить. Пусть предзнаменования во время боя собак и даже то, что произошло у меня с Пятнышком, – чепуха, которую я, тешась, напридумывал сам себе в утешение. Пусть я плохо владею кан-киро и неспособен его языком объяснить Наставнику, что я задумал… Я всё равно объясню ему…
В это время молодой венн пытался совершить над Наставником «благодарность Земле». Не получилось, конечно. В самый ненужный миг дрогнули и согнулись руки, вынесенные над головой. Согнулись, утратили внутреннее стремление – всего-то чуть-чуть, совсем незаметно для постороннего глаза… ни один из других учеников не заметил бы его мгновенной оплошности… но Волкодав, конечно, заметил. И не простил. Так при малейшей утрате сосредоточения с остро отточенного пёрышка стекают чернила и вместо идеально задуманной буквицы расползается, портя лист, безобразная клякса. Руки Волка немедленно утянуло за голову – точно так, как приключалось с неумехами новичками, которым он сам объяснял этот приём. Они, правда, не понимали, что вдруг такое стряслось, а он понял, но на том разница и кончалась. Локти, плечи и спину тотчас пронзила беспощадная боль. Он не взвыл только потому, что отчётливо, опытно знал: стерпим и это, и кое-что ещё похуже. Может, кстати, придётся… Уже падая, уже выбрасывая из-под себя ноги, он воспользовался тем, что их головы оказались совсем близко, так что на миг даже перемешались волосы, слипшиеся от пота… И прохрипел почти в ухо Наставнику:
– Клетки надо ломать…
Волкодаву уже порядком-таки давно не приходилось творить кан-киро в полную силу. Как ни хорош был иссиня-чёрный Урсаги, мономатанец-мибу, словно бы сотворённый Богами его народа из одних гибких сухожилий и мышц, не отягощённых костями, – Урсаги присуща была доблесть не воина, водящего близкое знакомство со Смертью, а скорее канатоходца или танцора. Таково уж было природное свойство чёрных племён. И бой, и самая тяжёлая работа осмысливались ими как танец. Радостно видеть перед собой такого ученика. Он и нападает-то, словно приглашая на пляску. А уж когда на него самого нападают другие ученики – утихомиривает их до того играючи и весело, с невозможно-белой улыбкой на черносливном лице, что сторонний человек, посмотрев на него, только руками разведёт: не воинское искусство, а сплошные поддавки!
Волкодав же, глядя на Урсаги, словно бы отрицавшего своими прыжками-полётами саму тягу земную, иногда думал: а может, именно такое кан-киро – улыбка и танец в ответ на взмах кулака – всего более угодно милосердной Богине?.. Ну чем не сольвеннская борзая? Зубов полная пасть и росту чуть не двадцать вершков, переярка [34] без раздумий берёт, а чтобы человека куснула – отроду не бывало такого…
Они-то с Волком вершили совсем иное кан-киро. Сдержанное, грозное и суровое. Такой мастер щадит напавшего на него простеца не по весёлости и добродушию нрава. Просто мало чести обрушиваться всей мощью на того, кто глупей тебя и слабей… Да. Мы с тобой, Волчонок, – словно боевые псы шо-ситайнских степей, сошедшиеся на Кругу, где вчерашние щенки бросают вызов матёрым. И я нипочём не трону тебя, потому что ты ещё, в сущности, мальчик. И оттого, что ты бьёшься очень по-взрослому, ничего не меняется…
34
Переярка, переярок – годовалый волк.