"Волкодав". Компиляция. Книги 1-6
Шрифт:
Воровская баллада между тем длилась, и всё в ней было как полагается. И разгульная жизнь, и взбалмошная красавица, которая любила дорогие подарки и тем толкнула сердечного друга на кражу. И неизбежный соперник, с которым герой песни её однажды застукал. И кинжал, пронзивший сразу обоих. Вот только подбор слов и созвучий показался Волкодаву чуть более изощрённым, чем обычно бывало в такого рода «жальных». Да и воровской надрыв, призванный вышибать слезу из самых заскорузлых головорезов, был ни дать ни взять сотворён человеком, очень хорошо чувствовавшим, что к чему.
Меня в цепях вели из зала, Где состоялся скорый суд, Тут мать-старушка подбежала: «Куда,Наверное, саккаремский напев оказался использован благодаря самому обыкновенному совпадению. Песни ведь тоже надо уметь слагать… Волкодаву доводилось присутствовать при рождении песен. Хороших песен… Их всегда было немного. Как и истинных песнотворцев. Гораздо больше было других – тех, кто ощущал позыв и вкус к сочинительству, но не имел по-настоящему крылатой души. Такие действовали точно ленивые садовники: зачем возиться и тратить время, выращивая плодовое дерево на собственных корнях, – привьём ветку к уже готовому дереву! И брали напев от первой пришедшей на ум песни, помстившейся более-менее подходящей. А то крали всё целиком, лишь заменяли тут и там несколько слов, приспосабливая чужое творение для своих нужд…
Но – раскачивался, кренясь, громадный валун, и камни скрипели, как готовые молоть жернова, и победно, отчаянно плясал наверху человек и звонко бил себя по пяткам ладонями…
– Выпей в память о Корноухом.
Волкодав бросил в мисочку серебряную монету, поднялся и ушёл, не оглядываясь, к ученикам, ожидавшим его.
…Здешние холмы отличались от холмов веннских чащоб в основном тем, что на родине Волкодава там и сям прорывались из земных недр гранитные лбы, а здесь повсюду был мелкий жёлтый песок. В остальном сходство было замечательное. Даже ручьи и речушки изобиловали не менее, чем в стране веннов. И ещё бы им не изобиловать! Они ведь питали собой величайшие лабиринты озёр, болот и проток – целый край, оттого названный Озёрным. Если не врал путешествующий народ, там можно было узреть чудеса, в иных местах не встречавшиеся. Например, обширные водоёмы, пересечь которые едва удаётся за целый день усердной гребли, – и за всё это время глубина ни разу не дойдёт даже до пояса стоящему человеку, так что будет неизменно видно нагретое солнцем илистое дно с кишащей близ него мелкой водяной жизнью: стайками мальков, чёрными створчатыми ракушками…
Волкодав думал о том, что скоро увидит всё это собственными глазами.
Наверное, Тин-Вилена была не самым скверным городом на свете. Умом он это очень хорошо понимал. Однако уходил так, словно за ним могли погнаться и потащить назад, в Хономерову крепость. Собираясь в путь, он долго рассматривал карту, прикидывая, быстро ли придётся идти. Считал вёрсты и дни, что-то соразмерял… А потом в первый же день прошагал столько, сколько собирался за три. Да не просто прошагал – пролетел, точно на крыльях. И это при том, что вот уж полных три года не утаптывал пятками дальней дороги, а кожаный кузовок за спиной был изрядно потяжелее, чем случалось в прежние времена!
Вряд ли, думал он вечером у костерка, что-то напутали составители карты. Они ведь как раз опирались в своей работе на россказни досужих купцов, бродячих собирателей мудрости вроде Эвриха и иных землепроходцев, безошибочно знавших, откуда докуда можно добраться за столько-то дней. Надо полагать, дело во мне. Я так засиделся в Тин-Вилене, что теперь просто не чаю оставить её как можно дальше позади – и как можно скорей!
На городских улицах и окрест снег давно уже стаял; в городах он всегда стаивает раньше – там топятся очаги, там много людей, там стоят дома со стенами, привлекающими солнечное тепло. Волкодав ожидал, что в лесу, особенно по северным склонам холмов, снегу будет ещё полным-полно. Однако ошибся. Снег растаял уже повсюду и так, словно его никогда здесь не бывало. Над землёй мчались тёплые ветры, и повсюду, где они пролетали, белые сугробы оборачивались текучей водой, и к этой воде тотчас начинали тянуться под землёй мириады тоненьких корешков. Насосавшиеся корешки выбрасывали вверх стремительные ростки. Далеко не все были знакомы венну, выросшему на другом материке, но остренькие красноватые вылеты ландышей он узнавал безошибочно. И радовался им как родным. Кое-где на солнечных пригорках они уже разворачивали листья, готовясь цвести.
В этот первый день ему встретилось всего одно белое пятнышко, да и то совсем небольшое, без труда можно перешагнуть. Снег, дотаивавший в лесу, вовсе не походил на сугробы, прятавшиеся от солнца по городским закоулкам. Те одевались, как в панцирь, в грязную корку – но всё равно исчезали быстро и незаметно. А этот маленький снежник похож был на белого котёнка, улёгшегося на дорожной обочине. От жара Ока Богов его укрывали мохнатые лапищи елей – могучих, изумрудно-зелёных и до того плотных, что под ними не очень-то вырастала даже лесная трава. Пятнышко приятно захолодило Волкодаву босые ступни.
Чем надлежит заниматься весной всем праведным людям, осознающим своё место в кругах и ритмах Вселенной?..
Верно: распахивать ждущее ласки лоно Земли и плодотворить его, распахнутое, семенами, бережно сохранёнными в лубяных коробах, опричь зимнего дыхания Мораны Смерти.
Дело это – отдельно мужское и отдельно женское.
Мужчины восходят на свежую, ждущую пашню, как на честное брачное ложе: нагими. Несут житное семя в мешках, непременно перешитых из старых, хорошо ношенных, помнящих мужское тело штанов. И должны быть те штаны не какими угодно, но обязательно посконными – то бишь нитки в их ткани спрядены не из всяких растеньиц конопли, а единственно из мужских. Такие штаны носит всякий венн, получивший имя и право носить взрослую одежду. Ибо хорошо знают веннские женщины, как крепить в сыновьях и мужьях своих мужское начало!
Но и о себе не забывают веннские женщины. И, пока мужики вершат с Матерью Землёй удалой и таинственный брак, их супруги, сёстры и матери тоже с Нею беседуют, только по-своему, по-женски. Шушукаются с Нею на огородах, опять же нагими присаживаясь передать Земле семена репы, редьки, капусты… Делятся с Нею своей силой чадородия – и сами в отдарок воспринимают Её святость и мощь…
Может ли, однако, что-то родиться, может ли совершиться зачатие, пока Мужчина и Женщина пребывают врозь, даже не видя друг друга?
Ясно, не может.
Но такого не должно и не имеет права случиться, чтобы в какой-нибудь год осталась праздной Земля, не принесла урожая. Как тогда жить людям, да и не только людям, а всякой твари земной?..
И, дабы не произошло подобного несчастья, веннские женщины и мужчины сходятся вместе и радуются друг другу, справляя в середине весны славный и светлый праздник – ярильные ночи.
О, надобно вам знать, что это совсем особые ночи!
Пока они длятся, правильными и праведными являются такие поступки, от которых в обычное время добрых людей удерживает внушённая родителями стыдливость. В ярильные ночи всё наоборот, всё не так, как всегда. На вершине большого холма, всенепременно плешивого, разжигают костры и стелют прямо наземь скатерти с угощением. Люди пляшут и прыгают через костры, и женщины открыто целуют мужчин, и те зовут их прочь от костров – вместе возрадоваться ярому духу весны, любви, зарождения жизни…