Волкогуб и омела
Шрифт:
Наконец я слез с дерева и пошел домой, где меня ждали два обстоятельства пострашнее Джеда: мама и папа. Отец стал выговаривать мне за полученное наказание. Нет, не важно, за что. Скоразы волну не гонят, на карандаш не попадают. Наши деды и их деды этому научились еще в России. Не высовывай башку, иначе без нее останешься.
Когда нотация закончилась, случилось худшее. Мама попросила меня помочь им с Тессой сделать для Санты рождественское печенье. Когда я вошел в кухню, Тесс возилась у себя в комнате над плакатом: «Санта, счастливого
— Тебе понравится, Ники, — сказала она с улыбкой. Классная у меня мамочка, да и красивая тоже, даже с полосой муки на щеке. Светло-русая коса ниже плеч, фиалковые глаза, а шрам, пересекающий левую бровь, только придавал ей любопытствующий вид. Я маму люблю. Да, мне тринадцать уже, и надо бы такого не думать. Но уж что есть.
Но делать печенье для Санты?
— Мам, ты же знаешь, что Санты нет на свете, — буркнул я мрачно. — Вся эта кутерьма с Рождеством, — я открыл пакет шоколадных чипсов, — чистая потеря времени.
Меня шлепнули ложкой по руке.
— Дух празднества — в сердце твоем. Рождество — не подарки и не украшения, Рождество в тебе. — Она ткнула мне в грудь пальцем: — И Санта всюду, куда ни посмотри. Если ты только захочешьсмотреть.
Она покачала головой, снова улыбнулась и мазнула меня по носу маслом от печенья. Я закатил глаза и стер его пальцем, а палец облизал.
— А теперь, — сказала она твердо, — доставь сестре удовольствие и помоги ей делать печенье. Она с минуты на минуту придет.
И ничего особо плохого не случилось. Я уже в это не верю, но мама и Тесс смеялись, потом пришел папа, и все закончилось шутливой дракой, когда все мазали друг друга маслом. Не настоящее, конечно, но так близко к нему, как только может быть.
И в тот момент этого было почти достаточно.
Следующий день как раз был перед кануном Рождества, наш последний учебный день перед каникулами. И последний день для меня — было у меня такое чувство, — чтобы разобраться с Джедом. Но сперва Мария-Франческа попыталась разобраться со мной.
Я ее довольно часто видал, Марию-Франческу, никогда просто Мэри или Фран — всегда Мария-Франческа. На некоторых уроках мы бывали в одной группе. Она симпатичная, веселая, волосы рыжие, падают курчавой массой ниже плеч, яркие веснушки, а голубые глаза еще ярче, и умная. Определенно умнее меня, у нее-то троек по математике не бывало.
Она прижала меня к стенке после английского, с улыбкой до ушей. Зубы у нее такие яркие, что я даже свое отражение видел, честно.
— Ник, привет!
— Привет, — отозвался я.
Вот так я умею разговаривать с симпатичными девчонками. Нет, ну правда, чего я ей скажу? А вот у нее с этим проблем не было.
— Я тут подумала… — Она придвинулась чуть ближе, я ощутил запах клубничного шампуня. — Я подумала, на рождественские танцы ты со мной не пошел бы?
Я ощутил сокрушительное разочарование и невозможное облегчение одновременно. С одной стороны, мне не придется беспокоиться насчет костюма, цветов, разговоров и танцев. Я видел по Эм-Ти-Ви, как они это делают. Попробуй я, так у меня встанет прямо посреди зала.
А с другой стороны, Мария-Франческа мне нравится.
Не то чтобы важно, что она веселая и умная и что от нее пахнет земляникой. Мои родители никогда на это не согласятся. Это еще с тех недоброй памяти дней, когда предубежденными были все. Нельзя доверять чужакам, тайная полиция за каждым углом, и ты никогда не знаешь, кто перед тобой. И этого урока никто в родне не забывал. Мы — православные до мозга костей, и с чужаками не водимся. При этом найти себе пару на выпускной очень, очень трудно. Нас полно в России, но здесь очень мало. Прискорбно, но таковы правила.
Я их прибавил к Рождеству и хулиганам — в категорию отстоя.
— Ты извини, мне жаль. — Я сдвинул рюкзак с боку на бок, и мне действительно было жаль. — Я же на два месяца после уроков сижу. И родители меня никуда не отпустят. Считай, что вечно теперь под домашним арестом.
Она разочарованно сморщилась — искренне, я снова подумал, что наши правила — отстой.
— Ладно, зато у меня вот что есть. — Она вздохнула, отколола от свитера значок и приколола на мой. — Может, на празднике весны тогда.
Она оглянулась по сторонам, потом наклонилась ко мне и поцеловала меня самым быстрым в мире поцелуем.
Я ошибся — не волосы у нее пахли земляникой, а блеск для губ. Я еще ощущал его вкус, когда она исчезла за поворотом коридора. Потом посмотрел на значок. Мне скалил зубы Санта, помахивая автоматической рукой в перчатке.
Хо, блин. Хо. Еще раз хо.
Каждый урок тянулся бесконечно. Никто на меня не таращился так, будто мне предстоит умереть, потому что никто не знал, что в этот день за мной придет Джед. Я один раз прошел мимо него в холле, и никогда у него глаза не были светлее, чем сегодня. Он не ухмылялся, не скалился. Он только смотрел, и хлопья слюнной пены висели у него в углах рта. Кто-нибудь из учителей заметил? Нет. Здоровые мужики в белых халатах потащили его в большой дом, где сидят пожиратели младенцев и убийцы почтальонов? Нет. Никому не надо было.
И теперь План «В» будет к месту. Очень к месту.
Джед меня на год старше, но он отстал. На математике он мне подставил ножку, когда я шел к доске, и почти белые глаза кричали, чтобы я как-то отреагировал. Я вышел к доске, решил пример и вернулся обратно, обогнув его.
За обедом он сидел за соседним столом и смотрел на меня. Наблюдал за каждым моим движением, провожал взглядом каждый глоток. У него капала изо рта полупережеванная еда, но он не замечал, а если замечал, то наплевать ему было. Я думал, что он вырастет в серийного убийцу, но ошибался. Он уже им был, а меня наметил как жертву номер один.