Вольная натаска
Шрифт:
«Будь ты проклята! Ты пойми, я давно не люблю тебя… Пойми! Я завтра же уйду от тебя к их матери! Ты мне противна со своим нытьем! Я давно хотел тебе это сказать. Завтра же… Нет! Сегодня же, сейчас — уйду. Уйди от меня, не прикасайся ко мне!»
«Милая, прости меня, если можешь. Сделай божескую милость — прости. Я не могу без тебя. Я люблю тебя… никто никогда так не любил и не будет никогда любить. Прости, пожалуйста, Настенька. Я обещаю тебе никогда больше не пить… Вот увидишь — никогда. Только прости. Я очень виноват перед тобой! Я понимаю… Но прости».
Два
«Я верю тебе» — вот и весь ответ.
Холодно становится, зажигаются окна, уже не хватает дневного света.
«Не надо» — вот и вся твоя просьба.
Наступает ночь.
Молчание и слезы. Крик.
Что же дальше?
«Прости…»
«Я верю тебе…»
Веда и счастье — все перемешалось в растрепанной душе.
2
Верочка Воркуева взяла от своих родителей, казалось, все самое лучшее, и они не могли нарадоваться на нее и нахвалиться ею. Но в семнадцать лет, когда ее мать в том же возрасте танцевала фокстроты под патефон и ни с кем еще не целовалась, даже под ручку ни с кем не ходила, что по тогдашним временам уже кое-что значило, Верочка Воркуева стала женщиной, хотя никто, кроме, разумеется, некоего Коли Бугоркова, не узнал об этом. Впрочем, до поры до времени…
Я не буду рассказывать, как все это произошло и как обошлись без последствий две эти сумасбродные встречи на даче, или, вернее, в домике на садовом крохотном участке под Москвой. Скажу только, что никаких особых достижений не было.
Она, конечно, хотела покончить жизнь самоубийством и долго обдумывала, как это лучше сделать. Но победило любопытство, желание увидеть себя мертвой в гробу, оплакиваемой несчастными родителями и, разумеется, краешком глаза хотелось увидеть кающегося Бугоркова, его слезы и отчаяние. А главное, хотелось узнать, что бы он стал делать дальше. Она понимала, что он безумно влюблен в нее и готов на все, хотя для нее он был в некотором роде просто друг… И все-таки…
Когда это случилось, когда она вдруг подумала, что «по дружбе» может родить ребенка, ей стало безумно страшно, она прогнала прочь Бугоркова, который ничего не мог и не хотел понять, и, рассказав обо всем самой близкой своей подруге, стала в постоянном ужасе ждать, прислушиваться, приглядываясь к себе, боясь почувствовать те самые симптомы, о которых все рассказала ее более опытная, сексуально образованная подруга.
А Бугоркова она просто возненавидела как предателя и вычеркнула из своей памяти. Когда же родители узнали о ссоре, не догадываясь о причинах, и стали печалиться по этому поводу, потому что Коля Бугорков им обоим нравился, она со слезами накричала на них и просила, нет — приказала им никогда при ней не упоминать его имени.
Анастасия Сергеевна, пытаясь вывести дочь на откровенность, спрашивала у нее по-дружески:
— У него что, какая-нибудь девочка появилась? Какое-нибудь увлечение?
— У кого? — спрашивала грубым, густым и изменившимся голосом Верочка.
И столько было в этом «у кого» отвращения, гадливости, столько нетерпения слышалось, так неприятен был ей этот разговор, что мать пожимала плечами и умолкала.
Однажды все же она решилась спросить, путаясь в догадках о причинах, видимо, серьезного разрыва:
— У вас с ним ничего не было? Или?..
Верочка, к тому времени уже уверенная в себе, холодно и долго посмотрела на мать и с какой-то полупрезрительной, словно отталкивающей усмешкой спросила:
— С кем?
На это мать обиделась, назвала ее невоспитанной дурой, а дочь, устроила истерику и кричала на нее, как отец:
— Я же просила не упоминать мне о нем! Я просила… Почему ты так жестока? Да, ты мать, вправе требовать от меня многого, но твоей жестокости я не потерплю! Учти это!
На что обескровленная и оглушенная Анастасия Сергеевна с трудом смогла ей ответить:
— Учту.
И тут же резким, неожиданным движением ударила ее по щеке.
Пощечина эта не испортила добрых их отношений, скорее она была врачующим и благотворным жестом: обе почувствовали друг перед другом острую вину и стали более ласковыми и предупредительными друг к другу, чем раньше.
А Бугорков, о котором Верочка и думать не хотела и, если он приходил к ней домой, не пускала на порог, грубо захлопывая перед ним входную дверь, — Бугорков не предполагал, что ему дана полная отставка. Наоборот, он считал себя обязанным как-то уладить эту естественную, как ему казалось, но затянувшуюся ссору и не то чтобы не оставлял надежды на мир, а был совершенно уверен в неизбежности мира, громкой свадьбы и доброй семейной жизни с женщиной, которую он теперь, обмирая от восторга, считал своей женой.
— Верочка! — говорил он ей, подставляя ногу под дверь. — Объясни, что случилось?! Ну подожди… Ты ведь ногу мне раздавишь. Я хочу спросить…
А Верочка с гримасой отвращения на лице молча тянула на себя дверь, а однажды даже ударила его по коленке узкой своей туфелькой. Ему было очень больно, но физическая боль пока еще смешила его: он и предположить не мог, что эта боль сущий пустяк по сравнению с той пронзительной и тоскливой болью, которая ждала его впереди.
— Ты с ума сошла? — спросил он у нее, все еще удерживая дверь. — За что ты меня ударила? Думаешь, не больно?
— Я сейчас позову соседей, — с угрозой проговорила Верочка. — Что вам нужно в чужой квартире? Уходите сейчас же отсюда… Уберите ногу!
Он понял, что это сказано уже без всякого намека на шутку, и растерялся.
— Прости, но мы, кажется, были… на «ты», — сказал он первое, что сложилось в сознании.
— Ногу, тварь несчастная! — крикнула Верочка и опять что есть силы кожаным жестким носочком туфли ударила его по щиколотке.
Плаксиво-мстительное выражение на ее лице, белая муть мгновенного бешенства…