Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
Января девятнадцатого великий князь повелел созвать всех именитых представителей Новгорода, гражданских и духовных, в Грановитой палате владычных хором, где архиепископ новгородский творил суд свой, принимал послов иностранных и председательствовал на заседаниях господы новгородской.
Поднимаясь сюда, на второй ярус, по каменной лестнице, Иван Васильевич снова увидел знакомый уже ему поясной образ Христа-Спасителя с Евангелием в руках, открытым на словах: «Суд судите им же судом судите, судиться и вам…»
Отсюда вошел он в огромный покой Грановитой палаты, посредине которой столб поддерживает опущенные на него
Народ уже заполнял всю палату, а у архиепископского престола выстроилась полукругом великокняжеская стража. Воины из государевой тысячи стояли у входных дверей, и двойные ряды их тянулись отсюда до самого престола, образуя широкий проход.
Государь, войдя в сопровождении своих воевод, дьяков и обоих своих наместников новгородских, быстро прошел к престолу и сел. Воеводы и дьяки стали вокруг него. В палате все затихло и замерло.
Иван Васильевич сделал знак рукой. У входных дверей произошло легкое движение, и оттуда к подножию престола подвели, поддерживая под руки, ослабевшего архиепископа Феофила. Он был бледен, голова его время от времени вздрагивала.
Государь устремил на него острый, пронизывающий взгляд. Голова у Феофила стала вздрагивать чаще.
– Святитель, – резко начал Иван Васильевич, – но не отец и не богомолец наш, а богомолец латыньского короля Казимира. Не иерарх ты в церкви православной, а слуга еретической церкви рымской. Предал ты, как Иуда Христа, и церковь нашу святую и Русь православную, и так же, как Иуда, за сребреники, из корысти и жадности своей.
Государь смолк и глубоко вздохнул от волнения, потом опять заговорил:
– Тут, в палате сей, при входе в которую образ Христов написан со святым Евангелием в руках, открытом на словесах Божиих о суде праведном, ты судил; ныне же яз тобя тут судить буду.
Он сделал знак дьяку Далматову, и тот выступил, держа в руках договоры и грамоты, которыми пересылались Казимир и Феофил.
– Ведаешь ли сии грамоты за твоей печатью и Казимировой? – спросил великий князь, когда Далматов развернул списки и показал печать.
– Ведаю, – тихо ответил владыка.
– Предлагал ты в них Казимиру вместо меня государем быть в Новомгороде, а людей всех новгородских земель в унию привести и от греческой веры старой истинной их отклонить?
– Грешен в сем, государь, – так же тихо произнес Феофил, – и пред Богом буду молить о прощении грехов своих, ибо чую, вборзе конец живота моего наступает и время ответ мне пред Господом держать.
Владыка ослабел совсем и бессильно опустился на скамью.
– Люди православные, люди русские, – громко заговорил Иван Васильевич, – ныне все вы видели своими очами, слышали своими ушами измену великую, какой у нас на Руси от века не было. – Обратясь к Василию Ивановичу Китаю, государь сказал: – Днесь, когда измена и крамола установлены, когда архиепископ новгородский и псковский Феофил заедин стал со всеми ворогами Руси и Церкви нашей, яз повелеваю тобе взять его за крепкие приставы и доржать до нового приказа моего. Все же именье его, казну и вотчины взять за государство московское, дабы тем пресечь всякую помощь ворогам иноземным.
Еще вскоре после прибытия Ивана Васильевича к Новгороду, ближе к концу декабря, приезжали к великому князю пять псковских посадников и бояр
Иван Васильевич принял псковичей благосклонно и обещал помощь, если немцы нападут на их землю.
– Токмо вы сами не спите, – добавил великий князь, – ведомо мне, немцы идти на Русь хотят.
Псковичи отъехали и вернулись домой к двадцать пятому, к самому Рождеству, праздники праздновать. Пока же псковичи веселились, немцы тридцатого числа напали на Вышгород и, застав его жителей врасплох, многих побили, многих увели в полон, а город зажгли.
Слухи об этом дошли до Ивана Васильевича в конце второй недели января, а числа двадцатого того же месяца он распорядился собрать сто человек второстепенных заговорщиков из купцов и детей боярских и к двадцать четвертому января со всеми их семействами и людьми служилыми выслать навсегда из Новгорода в московскую землю и расселить по разным городам.
В это же время приказал государь отправить под усиленной стражей и владыку Феофила на Москву в сопровождении приставов и заточить в Чудовом монастыре.
Дней через семь после отправки в Москву Феофила, примчался к Ивану Васильевичу гонец из Пскова, довел до государя об осаде Вышгорода немцами и добавил, что к концу января было еще нападение на Гдов, который взять немцы не смогли, но выжгли вокруг него все волости и посады.
– Бьет челом тобе, государь, твоя вотчина Псков, молит у тобя против немцев проклятых помощи твоей.
Иван Васильевич понимал, что это только вылазки немцев, которые разведывают, где находятся русские силы, и что немцы хотят поддержать дух осажденных новгородцев.
– Кулаками после драки машут, – усмехнувшись, сказал воеводам своим Иван Васильевич на созванном по этому случаю совете. – Нетути уж Новагорода! Из сего учитесь, воеводы, как всегда все ведать надобно. Немцы же, не зная брода, лезут в воду. Татары в сих делах умней их. У татар яртаульные хороши и лазутчиков много.
После долгих обсуждений великий князь повелел князю Андрею Никитичу Ногтю-Оболенскому на другой день спешно выступать к Пскову с большими силами.
Князь Андрей Никитич, прискакав со своими конными полками к Пскову, пробыл там только ночь. Утром же вместе с псковичами выступил к Дерпту, который вдвое ближе ко Пскову, чем Новгород Великий. Немцев застали врасплох, много разграбили и сожгли немецких и чудских сел и городков, захватили огромный полон чуди – мужчин, женщин и детей. Немцы были так напутаны быстрыми действиями русских полков, что нигде не успели оказать никакого сопротивления. Русские же как быстро пришли, так же быстро и ушли, уводя и увозя за собой в Псков небывалую добычу.
В этот же день в Новгород прибыл из Москвы к великому князю боярский сын Трофим Гаврилыч Леваш-Некрасов с дурными вестями от молодого князя.
Иван Васильевич взволновался, побледнел, когда Саввушка сообщил о прибытии Трофима Гаврилыча.
– Зови, – молвил он, – да никого потом не допущай, опричь ратных вестников.
Оставшись один, он перекрестился на образа и воскликнул:
– Братья?!
– Да, государь, – ответил Трофим Гаврилыч, кланяясь великому князю.
Наступило тяжелое молчание. Государь, пройдя несколько раз вдоль покоя, сел на скамью и молвил: