Вольное царство. Государь всея Руси
Шрифт:
– Вот, государь, списки, – продолжил Курицын. – В них указаны токмо годные к ратному делу. Мы с князем Иваном Юрьичем тех выбирали, кто в ратях бился и многим воеводам ведомы, яко добрые вои.
Федор Васильевич разложил на столе два объемистых списка, но не равных: один был во много раз толще другого.
– В сем списке, государь, – проговорил дьяк, указывая на меньший, – разные ратные люди: коло ста человек из бедных служилых князей, более воев из Ярославского и Ростовского княжеств, а сверх того разные ратные люди из московских боярских и служилых родов. Их более двух сот…
– А в большом списке? – спросил Иван Васильевич, хмуря брови, но тотчас же просиял, получив ответ:
– Токмо
– Добре, добре сие! – радостно воскликнул великий князь. – Обратим мы государство господы новгородской в государство московских помещиков! Выпьем за новое государство, наливай кубки, Саввушка!
Но князь Патрикеев и дьяк Курицын онемели от удивления, поразил их неожиданный поворот мысли Ивана Васильевича. Первым пришел в себя дьяк Курицын, встал и, отдав низкий поклон государю, сказал взволнованно:
– Великое дело, государь, тобой придумано! Вся Русская земля тобе за сие поклонится. Ты более, чем Святогор-богатырь, – землю ты святорусскую переворачиваешь!
– Пока токмо пробую, – усмехаясь, возразил великий князь. – Взял яз для помещиков вотчины токмо у шести златопоясников, которых сюды в оковах прислал, да у двух монастырей богатейших: у Юрьева – семьсот двадцать три обжи, [89] а у Аркажского – триста двадцать три обжи! Не хочу пока гусей дразнить. Бог даст, так дело сие доведем, что сам плод в руки падет, без пролития крови!
89
Обжа, обжи – мера земельной площади. Новгородская обжа равна пяти десятинам, а старинная обжа равна пятнадцати десятинам.
Иван Васильевич, как это бывало с ним часто, задумался на краткий миг и забыл обо всем вокруг себя. Вдруг он неожиданно поднялся с места и стал ходить крупными шагами вдоль трапезной.
– Нет, сего не убоюсь! – резко произнес он, остановясь перед собеседниками. – Ежели детей боярских не хватит, наберу лучших из холопов московских, посажу их на землю служилыми людьми! Особливо вдоль рубежей наших! И сии помещики служилые будут во всем равны дворянам и сами потом дворянами станут.
Этим новшеством, которое путало взаимоотношения всех сословий, изумлен был не только родовитый князь Патрикеев, но даже и Курицын, выходец из простого служилого рода. Это грозило развалом всех обычаев, разорением порядка всей жизни государственной…
Выслушав все опасения и возражения, великий князь весело усмехнулся и молвил:
– А вы смелей о сем сказывайте. Чем же сие новшество дивит и пугает вас?
– Государь! – горячо воскликнул князь Патрикеев. – Да как же тогда всем вотчинникам быть? Ведь все наши холопы и послужильцы дворянами быть захотят. Кто же в слугах у нас останется?
Иван Васильевич громко рассмеялся и продолжал:
– Сего не страшитесь! За время живота нашего токмо в Новомгороде и землях его сотворить сие успеем. На Москве же сие сотворят дети и внуки наши. При единодержавстве в государстве не может быть вотчинных государей, а могут быть токмо слуги государевы…
Накрыли стол для обеда и стали подавать кушанья. Проголодавшийся Иван Васильевич с удовольствием потер руки и заметил, смеясь:
– Сие вовремя. Ну, прошу всех за стол. Мыслю, вы так же голодны, как и яз. Для началу же выпьем за всех послужильцев, которых испоместим в новгородской земле!..
За столом беседа повелась о другом.
– Прости, государь, –
– Добре, – отозвался великий князь, – яз веровал в истину сего и ранее, когда посол наш Марко Руффо, [90] от царя иранского Узун-Хасана возвратясь, мне о сем сказывал. И посол господы венецейской Контарини, который с Руффом приехал, тоже о сем ведал. Главное то, что могучий шах посла нашего с почетом великим принимал и, помни Федор Василич, обещал Узун-Хасан помогать нам против Большой Орды. У Хвалынского моря он ведь в соседстве с Ахматовым улусом. В одном досада – стар он, за семьдесят ему, но, бают, могуч еще. От третьей жены сыну его семь лет.
90
Марко Руффо – итальянец греческого происхождения; приехал, вероятно, с царевной Софьей. Был на службе у Ивана III. (Прим. авт.)
– Посол-то Узун-Хасанов сказывал мне, – добавил дьяк Курицын, – что во младые лета много терпел обид от ханов татарских.
– Верно, – молвил Иван Васильевич, – почет надо великий оказать послу Узун-Хасана. Борзо яз приму его с почетом в передней и отпущу восвояси. Подумай с Ховриным, какие дары достойно дать шаху сему от государя московского. А Хасан нам какие подарки прислал?
– Камка, государь, камни драгоценные – алмазы, изумруды и яхонты, а также добрые сабли булатные в ножнах золотых с каменьями, халаты шелковые китайские, кубки и прочее. Все великой цены.
– Добре, – остановил дьяка Иван Васильевич. – Так же и отдарить надобно…
Великий князь встал из-за стола и, перекрестившись на образа, милостиво молвил:
– Утре после завтраку будьте все у меня. Подумаем и решим, как в новых поместьях, кому из помещенных и сколь обжей земли давать.
У себя на Москве великий князь покоя от Новгорода не ведал. Марта тридцать первого, когда дня уже на два часа прибыло, а лед на реках подтаивать стал, готовясь к подвижке, в Москву прибыл в ночи архиепископ Феофил, чтобы челом бить великому князю от всего Великого Новгорода, все за тех же шестерых сосланных великих бояр новгородских, которые и поныне сидят еще и на Коломне, и в Муроме. Со владыкой же были и посадники: Яков Короб, да Яков же Федоров, да Акинф Толстой и многие от житьих.
Привезли новгородские сановники из господы дары великому князю многие и дорогие.
Повелел Иван Васильевич Курицыну пригласить их к себе на обед.
– Зови всех, Федор Василич, наутре, в понедельник. Ожгу яз их на Марью-то-зажги-снега, – зло молвил он и, смеясь, добавил: – Чаю, подарков опять навезли! Все еще меня купить мыслят, яко хана татарского. Они изолгать мя хотят, яко дите малое, сами же королю Казимиру пороги обивают да и от Ахмата ждут помощи!..
Великий князь был взбешен, видя упорство господы новгородской, хотевшей любой ценой освободить вождей своих. Ясно чуял он упорную крамолу и знал – будет еще много распрей и даже крови, но что было сил у него сдерживал себя.
На другой день, апреля первого, был Иван Васильевич за обедом весьма милостив с новгородцами, хотя гнев все еще кипел в сердце его.
В ответ на челобитье владыки Феофила о заключенных боярах государь как бы заколебался и делал вид, что не знает, как отвечать.
– Яз, отец мой и богомолец, – говорил он архиепископу новгородскому, – не хочу зла Новугороду. Страшусь токмо, что народ-то будет против нас. Осудили мы с тобой злодеев его, а ныне вот мы же миловать будем сальников и беззаконников! Дать время надобно народу, дабы гнев его остыл.