Волны бегут

Мартьянов Сергей Николаевич

Через несколько дней, спустившись к морю, Чугунов отыскал на лагуне затоптанные женщиной свежие знаки и написал рядом с ними; "Что вы здесь пишете и зачеркиваете?" Потом ушел в санаторий и весь день не показывался на улице.

Дождавшись вечера, Чугунов спустился к лагуне. В черном небе горела Венера. Она светилась так ярко, что от нее

по морю и мокрому гладкому песку легла тусклая мерцающая тропинка. При этом звездном свете полковник прочитал ответ: "Вы слишком любопытны".

Волны накатывались и накатывались на берег - из темноты, из ничего прямо на Чугунова.

"А вы слишком таинственны", - написал он, прислушиваясь к ровному, неудержимому накату волн.

...Телеграмма от жены пришла странная: "Милый, нам ничего не нужно. Береги себя. Целую". Почему им ничего не нужно? Почему он должен беречь себя?

Но через два часа пришла вторая телеграмма: "Исполнении служебных обязанностей погиб Осипов. Вступил временное командование отрядом. Деревяненко".

"Погиб Осипов? Начальник штаба". Чугунов еще и еще раз перечитал телеграмму. Не может быть! Нет, здесь какая-то опечатка. Он побежал на почту, но там сказали, что все точно, телеграмма заверена соответствующим образом.

Погиб Осипов... Чугунов видел много смертей на своем веку, видел и на фронте, и на границе, но эта смерть поразила его своей неожиданностью и бессмысленностью. Впрочем, почему бессмысленностью? Граница есть граница. Не сам ли он, Чугунов, приказал Осипову побывать на правом фланге отряда? А там тропы вьются над пропастями и сверху нависают скалы... А в сопредельном поселке отмечена подозрительная возня...

И все же бессмысленно. Не будь этой подозрительной возни на границе, не будь вообще никаких границ, - Николай Павлович Осипов, сорока лет, хороший семьянин и прекрасный товарищ, был бы жив. Эта очевидная истина вдруг поразила Чугунова с такой силой, что он сжал кулаки.

Он шел с почтамта по вечерним

улицам городка, зная, что идет по ним последний раз. В голубой даче светилось одно окно, завешенное занавеской. Овчарки не было видно, очевидно, ее позвали в дом. А из открытого окна доносились звуки рояля. Это было так неожиданно - свет и звуки рояля, что Чугунов на минуту забыл о телеграмме и остановился. Звуки были тревожные и торжественные. В них слышался голос моря и ветра. Будто стоял грозный рокот взбунтовавшихся волн. И Чугунову на миг показалось, что он видит перед собой море - почти черное, в длинных кружевах пены. Волны все наступали и наступали на берег, все несли и несли к нему свои белоснежные гребни, грозясь затопить.

Мелодия оборвалась и за белой занавеской показался неясный женский силуэт. "Это она, незнакомка! Она писала на песке нотные знаки. Ну, что ж, каждому свое, - подумал полковник и решительно двинулся к санаторию, напутствуемый мелодией. Да, каждому свое.

...Утром он уложил вещи и вызвал такси. Ему оставалась до срока выписки еще неделя, но он был непреклонен.

Шофер удивился, когда услышал, что нужно везти полковника не по дороге, а по пляжу, вдоль моря, до Булдури и только там свернуть на шоссе.

– Так надо, - сухо сказал Чугунов, застегивая шинель.

На пляже он велел остановить машину, вышел из нее и твердой рукой вывел на песке крупные буквы: "Прощайте". Потом он захлопнул дверцу и поглубже натянул папаху, сбитую ветром.

– Будет шторм, - сообщил шофер, поглядывая на белые гребешки волн.

– Нда-да?
– отозвался полковник, думая о своем.

Сосны на дюнах стояли будто солдаты в почетном карауле, и он, проезжая мимо, принимал парад.

А через три часа Чугунов уже летел в самолете и не мог знать, что море, под напором шквального ветра, набросилось на берег, ударило в подножие дюны и смыло его последнее, прощальное слово.