Вольные повести и рассказы
Шрифт:
– Сказала бы, нашито или как? – ласково спросил он её. Она отходила. Оживала. Напрягалась. Он чувствовал, как она упирается в его грудь своими кокосами, то, бишь, калачиками с изюминкой в середине. Коса спуталась, и никто не знал, где она; её и не искали, не до косы. Она наконец зашевелила и языком:
– Нашито, как у меня ушито… – вывернула она своё и они оба громко засмеялись.
– Такой ответ не годится. Конкретно: малый, нормальный или великий? Чтобы потом не было жалобы, что не сошлись ладошками… – потребовал он
– Ой, Люб, даже не знаю, не имею сравнения, первый раз такое… Но, думаю, что лучше пусть будет больше, чем будет меньше, а, Люб?…
– Я её спрашиваю – она меня. Не жадничай. Эталона нет, но у дедов и тут наука. Тринадцать тире семнадцать сантиметров удобны любой россиянке. А то помешались на наращивании ногтей и «размеров»… Впрочем, спросишь у мамы… – милостиво дал он отсрочку, направив её за консультацией.
– Мама мне уже говорила… – выговорила она.
– Как? – он удивился.
– Я спрашивала: какой мне нужен? Она доила корову, а я с другой стороны сидела. Мы беседовали. Она показала оттянутую коровью сиську, и сказала: «Смерь кулачками». Я смерила – два кулачка. Она заключила: «Этого и достаточно. Ну, плюс-минус…» А у тебя такой плюс, что ещё на два кулачка… Хо-хоу… Он у тебя, как вон та стела.
Они нашли деревянную железку, стали смеяться на всю степь. И долго смеялись.
– Ой, Люб! – продолжала она после смеха. – Он у тебя как дышло…
– Дышло?
– Дышло. Та же оглобля, можно запрячь двух котов… Оно дышит… Хо-хоу.
– Пожалуй. Поэтому смотри, чтоб потом не говорила, что разошлись характерами…
– В лекции ты имел в виду «ослиность» своего рода?
– Своего. Это резерв природы. А рамки я назвал…
– Хоу. Ладно, притерплюсь к резерву. Мы не разойдемся характерами. Я устала…
Возможно, другие влюбленные более находчивы. Стоять два часа на одеяле, когда можно прекрасно сидеть и лежать. А дед? «Девку щупай стоя. Подальше от беды…» Она отстранилась тазом. Сумела бы отстраниться на одеяле? Они сели. Ну, теперь отдохнут…
– Хочешь байку?
– Хочу…
– Вот такие одеяла лежат на прилавке, бурые. Покупатель спрашивает: «Это – чьи?» Продавщица отвечает: «Верблюжьи». Покупатель: «Другого цвета есть одеяла?» Продавщица: «Разве есть верблюды другого цвета?» Они стали смеяться, потом упали на одеяло, целуя друг друга.
– Люб, меня твоя пряжка чиркает…
– Как же быть?
– А ты сними брюки, они же тебе мешают… А то получится, как с одеялом, стоим, когда можно… сесть на одеяло.
– Когда можно снять юбку и кофту…
Она сняла юбку сама, кофту и лифчик снял он. Они намертво слились друг с другом, катаясь по одеялу. Свидетелями были луна, сонмища звёзд, мост и стела. Стела стояла, как часовой, охраняя любовь врученных, может, впервые, как её установили в степи, она выполняла рациональную функцию. Вовсю свиристели сверчки, играя для них песню в составе степного оркестра. Они устали кататься. Она лежала на нем, и он лежал неподвижно. Они отдыхали.
– Люб, мне интересно… Как же ты ходишь?… Хо-хоу…
– Он такой при тебе, а без тебя он свернется, как мышка, и не мешает. Он тебя жаждет, он бешеный… В нём ума нет. Он не несёт ответственности за последствия. Голова у хозяина. Он и несёт, невзирая на тяжести…
– Тогда расплети мою косу!.. Мы его успокоим… Я тебе верю, ты не обманешь…
– С этого начинается… Я-то не обману, а как потом нам жениться? Устои, обряды…
– Знаю. Мама мне прожужжала… Языцы. Разве нельзя без этого?
– Постой. Ответь за меня.
– Нам нельзя, мы же язычники… целомудрие, простыни… Его хочется называть с заглавной буквы – Он…
– В точку. Язычники до сих пор убеждены, что Он есть подобие Бога Рода, и называют Его почтительно: Он, Его, Ему… Его образ под шапкой…
– Может, это и правда. Хорошенький мой!.. Хо-хоу… Помнишь, ты спросил, о чём ещё мы говорили с мамой. Я сказала, расскажу при случае. Случай таков, но мне стыдно…
– Тогда не рассказывай.
– Ты сразу. Это же про тебя.
– Тогда рассказывай. До сих пор ты меня удивляла откровениями, с чего вдруг стыд?
– Ну ладно, Люб. Ведь мы современные, правда? Не отставать же нам от родителей? Решилась. В тот вечер, когда мы доили корову… Мама стала шептать мне под животом коровы: «Боюсь я за тебя, девка, больно бойкая ты у меня.
Озорь. А тот, видала, бугай! Только расчувствуешься, он тебя мигом… Это дед на него возлагает, а я знаю, все они кобели. До свадьбы ему волю над собой не давай. А чтобы он присох к тебе, и чтобы самой не скучалось, ты целуйся с ним, обнимайся. А станет ревизию делать, давайся ему. И сама можешь проверить, какой у него. Кулачки кулачками, а убедиться не стыдно. Он начнет твою грудь целовать, ты у него тоже можешь поцеловать его „гордость“, погладить. Они это страсть как любят. Тело одно, что у тебя, что у него. Тело любимого без греха. Стесняйся, но не стыдись. Он к тебе и присохнет… А отца с дедом не слушай, пикаться начнёте со свадьбы, с возведения в закон. Тогда и жить будете по закону». Видишь, Люб, наука сошлась. Что ты говорил, то говорят и родители.
– А что такое пикаться?… – притворно спросил он, будто не знал этого местного слова.
– Ну, Люб, это секретное действие… хо-хоу… расскажу тебе прямо на свадьбе…
– Прямо сейчас!..
– Ну, если тебя не посвятил дед, придётся невесте… Это всё равно, что любавиться… хо-хоу…
– А как говорится в Языцах?
– Муж жену любомилует и любоимает, давая ей пить мёду; жена мужу даёт себя к любу и к любу, ибо любо поит его медовухой.
– Вот и жди, когда я тебя буду любоимать, и когда ты будешь давать мне себя любомиловать и любоимывать и любо поить меня медовухой, а сейчас только милуемся.