Вольные повести и рассказы
Шрифт:
– Я отдохну…
Наконец-то! Он повернул планету Земля вокруг оси и попросил: – Взлет!.. И глаза!
Она поняла. Она всё понимает. Самые понятливые женщины – секретари. Она вскинула крылья к самому солнцу, а он, напротив, не мешкал с проходом в нижнюю мантию…
– Глаза, глаза! Смотри мне в глаза! – а сам врубился буром во внутреннее ядро земли, и, видимо, пробурил его, как яйцо, потому что природа планеты закричала дурным голосом. Но он не сомневался в своей люботе, он сделал, как любит природа. Он знал, и пусть теперь знает и каждый, что и дурной голос природы может быть вестником здравого смысла. Жаль, что он, немного разбираясь в душах, не разбирался в природных катаклизмах. По всей вероятности, это был какой-то каскад толчков земных недр, разрядов или одно непрерывное землетрясение. Природа хотела долго и много, она получила
– Глаза! Я кому говорю! Глаза! Ну, вот, наконец-то. Глаза просияли… Вся дурь на сегодня повыскочила, это точно. Сейчас тебе будет легко и многорадостно.
Таня станет ему предана теперь в той самой мере, в какой люди начинают состоять из одной только преданности. Все женщины, которые были с ним когда-либо в горячке, преданы ему и поныне, не во плоти, так в памяти. Таня верила ему, и она теперь знала, что он обладает врачующей силой.
Таня ждала его, как наркоманка. Она его дождалась. Она даже не спросила, утопил ли он арсенал в море или в океане. Она ему верила. Вернулся, значит, порядок. Ею обуревали страсти, характерные для синдрома. Она, по воле обстоятельств, приобрела комплекс нимфомании. Но этот комплекс имел локальный характер. Она терзала одного любовника. Затворнический образ жизни и установки шефа не позволяли ей развернуться. По этой причине нельзя, например, было пасть на охрану. Возможно, здесь были нравственные соображения. Как бы то ни было, она отличалась от других нимфоманок. Другие женщины, страдая бешенством отпущенной страсти, находят всё новых партнёров и вместе с ними находят всё новые разочарования. Никто из партнёров не выдерживает их сексуального марафона.
А Любан имел теперь счастье познать свои эротические границы. Ему хватило ума сообразить, почему шеф доверил свою любовницу доверенному гувернёру. Шеф был рад скрыться от своей наперсницы в любую командировку, лишь бы отдохнуть и восстановить силы. Но Любая пошёл дальше. Будучи человеком сильным, не страшившимся истощений, он, проникшись пониманием беды, пережитой девушкой, сделал вывод, что болезнь Тани не что иное, как эротическая психогения, возникшая в виде реакции на садомазохизм звероидов, пережитую ею в чеченском плену. Её сексуальный невроз выражен, думал он, в специфическом реактивном состоянии приобретенной половой несдержанности. Может быть, и шеф пришел к тем же выводам: она распалялась больше всего не от недостатка удовлетворения, а от скорого утомления Жени. Её это разочаровывало… Он уступал Любану, поэтому он не мог поступить так, как решил поступить Любан. Не уклоняться, а самому изнурить её и вызвать у самой больной истощённое отвращение к интенсивному эросу, а потом научить её нормальному любодеянию. То есть, он как бы решил доказать всем и себе, что можно одержать победу при наличии наследственных данных, доставшихся ему от первопредка Дубини. Таким образом, он не только поставил диагноз, но и приступил к врачеванию, призывая на помощь себе и народный принцип вышибания клина клином. Она и с ним проявила капризность. Но её привычное ожидание слабости наскочило на дуб. Как помощь себе, он использовал представления древних о душе-ветре. Душа их прослеживает связь с понятиями дуть, ветер, дуновение, дыхание, дух. Ветрам приписывается живительная сила души. Обладающим, кроме всего, большой энергетикой. Способным изменять свои направления и напряжения… И в резерве у ветра были многие варианты: верховой и порывистый, лобовой и встречный, ровный или кривой и много других, не считая главных сил резерва – бури и урагана… И ещё потому, что от ветреной девки ветролом остается. И ещё потому, что на ветру хорошо ловятся блохи, на ветру они смирные. И ещё потому, что ветер шапку сбивает, шубу снимает, а что остается – само отлетает-слетает, а дурь – вылетает.
Схватка нездоровой стихии и уравновешенной мощи с возвращением Любана немедленно возобновилась. И начался ветерок исподволь, шаткий и низовой, но с тёплой стороны. Уже этого ветерка хватило на то, чтобы от эротической психогении валил пар, и она обливалась потом. Тогда ветер стал прохлаждающим, голомянистым. Он остужал нахрапистый марафон и рыхлил зыбь покачнем-колышнем и мог успокаивать панику. Но как только ехидна голода поднимала голову, крутой порыв сшибал не только шапку, но и вытрясал надежды. Укрощение строптивости завершалось валким нагоном, и тогда потрясение было великое. Продольные струи вынизывали всё нутро, которое отчаянно навязывало ветру свою сексуальную волю.
Ветер-ветер, Стрибог! Ты родился из дыхания бога Рода. Не посрами своих сыновей и внуков: Посвиста, Подагу, Погоду, Сиверко, Полуденника, Полуночника, Суходушного. Они леса сушили, крошили тёмные леса, бороздили зелёные травы, быстрые реки. Иссуши, искруши, выбеси, мою синеглазую Танечку!..
И это был не какой-то там sex без оргазма, виртуальный или попыхной трах, тантрический или сантрический, свингерский или со сфистингом и не какие-то другие экзотические виды эротики, нет – это было самое обыкновенное физическое любо, неукротимое и нерукотворное, люботворное, то есть творимое органом сердца. Но оно было лечебным…
Ветер ветром, а время было. Он добился больших достижений в сфере попутных мыслей, как правило, игровых, смешных, ироничных. В данное время его забавляла мысль о назначении люболечения. Он долго осмысливал то обстоятельство, что это единственное в своём роде лечение, не описанное в научной литературе при наличии армий мастеров сексуальных «занятий». Так и доведётся однажды узнать, что он – «отец» нового направления в медицине.
Ему хотелось сразу дать верную дефиницию. Сколько он не перебирал, лучше сказанного не получалось и он окончательно остановился на определении «люболечение». Люболечение – это название может стать вполне уместным, оно возвеличит полузабытое прекрасное русское слово «любо». Любо, соединённое с терапией, сначала коробит, но, не беда, привыкнут, а когда привыкнут, будут восхищаться изяществом неологизма и уровнем тождества, казалось бы, в несовмещаемых категориях. Он стал побаиваться лишь одного. Как бы любители плагиата не присвоили его метод и название метода, что нередко случается в наше время, когда там и сям употребляются образы без оглядки на авторов всех веков и без их ведома, и без ссылок на них.
Углубляя и расширяя популярность своего метода люболечения в медицине в процессе ветрогона, он уточнил его суть. Она состояла, по его мнению, в сочетании проникновения к земному ядру в течение относительно длинного времени, с использованием самых элементарных достижений рациональной психотерапии, опирающейся на внушение добрым словом.
Отданная перебеситься, Таня успешно проходила первые сеансы люболечения. С понятием «перебеситься», являющимся исконно народным, но своевременно употреблённым шефом в нужный период, связана сама идея люболечения.
«Ветер, ветер, ты могуч, ты гоняешь стаи туч…»
Такова цепь нового метода терапии. Кому сразу становится ясен сей метод, кому, как всегда, всё ясно, он бы не советовал торопиться с выводами. Финал нового направления до конца не разработан самим автором люболечения и ему самому ещё предстоит узнать результаты в конце лечения, или даже позднее. Но он готов поручиться, что метод абсолютно безвреден. И что лечение опирается, если буквально, не на бешеных звероидов, не на мести к ним, а на резервах добра и любви. Люболечение патологических больных не проводилось, почему он и не предлагает никаких рекомендаций… А то начнут исследовать эксперимент всякие доморощенные…
«Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя; то как зверь она завоет, то заплачет, как дитя…»
– О, Любан! Ты меня истерзал, я измучена! Ты бы не мог поменьше?…
Что значит «поменьше» в люболечении? Понятие неопределённое.
Связались с Любаном, терпите, как терпит он своё обязательство себе во вред. Чтобы было о чём перед шефом отчитаться, согласно его оговоркам…
Он умрёт вместе с ней, но сделает из неё человека, верной морали и мерам. Потому что такие, как Любан, – редкость, родовая кровь целомудрия, а навозный продукт в голове шефа. На каждом шагу они не встречаются и могут не встретиться за всю жизнь. Он резерв природы, которым воспользовался хитроумный шеф.
Он снова чувствовал некое созвучие между ветром и Таней и снова силился догадаться – слова ему не давались, а он был уверен, что дело в каких-то нужных словах… Может быть, в словах была оценка его люболечения? Видимо, он нуждался в ней, чтобы его самого не зачислили в стаю звероидов. Кроме прапращура Дубини и Стрибога, у него защитников нет.
– Люб, я устала…
– Смотри на меня!.. Ещё немного. Извини, ещё чуть-чуть… Потерпи…
– Хорошо, хорошо, я терплю…
«Не ветры осыпают пущи, не листопад златит холмы. Душа, проникши в темень гущи, снимает силу вредной тьмы…»