Вольные штаты Славичи
Шрифт:
Осип вскочил с места и, сияя от гордости, поспешил гостям навстречу.
— Вот спасибо-то, что зашли, — захлопотал он. — Вот спасибочка. Отобедаете, може, а? Ганка! — крикнул он жене, — тащи там, что есть! Ну!
Бородач — он был уже в суконной поддевке поверх матросского бушлата, — не обратил на Осипа никакого внимания. Он обошел хату, зорко вглядываясь во все углы, а потом высунулся в окно.
— Что, браток, скучаешь? — сказал он кому-то, вознице, верно. — Скучаешь, Анютка, а?
— Убери рыло, боров, — ответил ему
Бородач не обиделся.
— Сплясал бы, хромой черт, коли скучно, — посоветовал он. — Чего зря сидишь? В хату все одно не пущу.
— Чтоб тебе околеть, бродяге! — крикнул голос.
— Гляди, Анютка, стукну, — пригрозил бородач.
— Это ты-то? — презрительно сказал голос.
— Поглядишь.
— И глядеть на тебя, на бродягу, не буду, — сказал голос. — Я лучше на свинью глядеть буду. Свинья красивше.
Бородач повернул к приятелям удивленное лицо и беспомощно развел руками:
— Как тявкает, пес? — сказал он. — Что скажешь, а?
Меж тем Ганна понаставила на стол всякой всячины, все, что только нашлось в чулане, все запасы. И молока, и сметаны, и творогу, и яиц. А Осип все подгонял, все торопил:
— Живей, живей! Тащи!
— Отобедаете, може? — повторил он, когда все было готово. Бородач сощурился, как от слишком яркого света, и широко зевнул.
— Дурной, — лениво сказал он. — Ты, небось, думаешь, что мы отродясь сметаны не видали? Или яиц? Так, что ли?
Осип хотел что-то сказать, но бородач не слушал.
— Нет, ты мне скажи, — настаивал он, — что мы, по-твоему, босяки какие или кто? «Отобедай». А я, может, уж не один обед слопал, да такой, что тебе, дурному, и во сне не виделось. Гуся, може, ел.
— Ну, молока попейте, — нерешительно сказал Осип. — Чего там обижаться? Свои же…
Бородач вплотную придвинулся к Осипу.
— Свои? — медленно выговорил он, — Это кто же свой? Ты, што ли? Дай-ка на тебя поглядеть. — Он выпятил губы, задрал бороду и уставился на Осипа. — У, ты, родненький мой, — протянул он нежно, как ребенку малому, — дитятко ненаглядное, — он гулко чмокнул и сделал ручкой.
Бандиты заржали.
Осип слегка опешил.
— Что вы, братцы? — сказал он. — Я ведь так…
— «Так, так» — передразнил бородач. — Ты так, а мы так. — Одним махом он смел со стола все горшки, тарелки, стаканы и миски. — Видал? — благодушно усмехаясь, сказал он.
— Вот мы как!
Осип растерянно и недоуменно смотрел на черепки, на молоко, ручьями растекающееся по полу и, видимо, ничего не понимал. А бородач опять подошел к окну.
— Хотишь, Анютка, молока? — спросил он возницу, — заместо самогону, а? Подь сюды. Лакай.
— Подожду уж, — ответил из-за окна дребезжащий голос, — подожду уж, боров, пока подохнешь. Тогда и налакаюсь. — Долго ждать, Анютка, — сказал бородач. — Тебе не дождаться. Н-е-ет.
Он облокотился на стол, сонный и раскисший от жары.
— Вот что, хозяин, — неторопливо начал он. — Ты это брось, глаза таращить. Эка невидаль, битые горшки. Я их тебе, коли охота, полну хату навалю. Брось, ну! Ты лучше послухай, что тебе говорят. Мы к тебе за делом. С тебя в пользу вольно-партизанской дивизии контрибуция полагается. Что, братва, с него возьмем? — обратился он к приятелям.
— Что найдем, то и возьмем, — недолго думая, ответил второй бандит, черный, как цыган. — А что возьмем, то и наше.
— Нам, браток, треба, ценные чтобы были вещи, — пояснил бородач Осип, — золото е?
— Золотом у него не поживишься, — вмешался третий бандит, с виду «зеленовец». — А тулуп вон лежит. Прямо на меня и смотрит, сердешный.
«Зеленовец» показал на печку. И верно, на печке, среди хлама, лежал тулуп.
— Сыми-ка, хозяйка, — приказал бородач Ганне.
Но Ганна, прислонившись спиной к косяку, тихо выла: «ой-ой-ой, божжа мой», захлебываясь, шептала она и кулаком размазывала слезы по лицу.
«Зеленовец» сам снял с печки тулуп. Тулуп был старый, рваный, в разноцветных заплатах. Когда его развернули, едкая пыль облаком поднялась к потолку.
— Сносил как, — укоризненно сказал «зеленовец». — Не хозяйский мужик.
Степа тревожно следил за отцом. С Осипом было что-то неладное. Он, шатаясь, прошел зачем-то в сени, но скоро вернулся, держа в руках большую медную кружку.
— На, — сказал он и поставил кружку на стол перед самым носом бородача. — На, — сказал он, — бери.
Бородач удивился.
— А зачем мне?
— Бери. Бери, — твердил Осип.
Бородач начал сердиться.
— Катись! — проворчал он, — не надо мне.
Но Осип не отставал.
— Бери. Пригодится, — негромко говорил он. — Доброму вору все впору. Бери. Ну!
Бородач побагровел. Его пальцы судорожно обхватили кружку.
— Вору? — процедил он. — Доброму вору? — И вдруг вскочил: — Ты что сказал: вору? — ах, ты!..
Сверкнув на солнце, в воздухе промелькнула медная кружка. Га! От блеска и от страха Степа плотно зажмурил глаза. А когда он открыл их, бандитов в хате уж не было, а на полу в крови лежал Осип.
Глава девятая
Батько атаман
Бандиты давно уже ушли, давно уже отгрохотали их тележки по пыльной улице слободы, уже опять вернулась тишина жаркого июньского дня, а Осип все лежал на полу. Попало ему не сильно, повезло: удар пришелся по плечу, а кровь была не опасная, кровь шла из носа. Но Осип как бы умом тронулся. Он лежал пластом, — глаза закрыты, кровь тонкой струей стекает с подбородка на рубаху, с рубахи на пол, — и мычал. Мычал не переставая, ровно, как будто дело делал: «ымм».