Вольные стрелки
Шрифт:
Эти передовые на скаку стреляли в нас из мушкетов и пистолетов.
Положение было критическое. Мулы все еще загораживали вход, не давая солдатам скрыться за частоколом. Заряжать ружья было некогда, и через несколько секунд все отставшие солдаты должны были попасть на пики гверидьясов.
Я схватил слугу майора за руку, стащил его с коня и, вскочив в седло, бросился к нашему тылу, навстречу гверильясам. Вокруг моего коня сплотилось пять-шесть храбрейших наших солдат, в том числе Линкольн, Чэйн и француз Рауль. Они решились первыми принять на свои короткие штыки кавалерийскую
В этот момент я увидел одного из наших солдат, храброго, но неповоротливого немца, отставшего от товарищей шагов на двадцать. Напрасно силился он догнать своих. Двое гверильясов кинулись на него, наклонив пики. Я поскакал к нему на выручку, но пика мексиканца уже ударила его в голову и расколола ее, как орех. Наконечник и кровавый флажок прошли череп насквозь и высунулись с другой стороны. Пика подняла тело солдата на воздух.
Гверильяс не удержал в руках пику и выронил ее; не успел он схватить другую, как шпага Гвадалупе Виктории пронзила ему сердце.
Его товарищ с яростным криком бросился на меня. Я еще не успел вытащить оружие из тела убитого врага и был беззащитен. Конец копья отстоял всего на три фута от моей груди, когда позади меня раздался выстрел. Руки всадника дрогнули, его длинное копье завертелось в воздухе, и сам он свалился на седло.
– Отлично, Джек! Молодец мальчишка! Кто научил тебя этой штуке? Хуррей, Хуп!
– и Линкольн, заглушая шум битвы, прокричал индейский боевой клич.
В этот момент ко мне галопом подскакал новый гверильяс на великолепном черном мустанге. В отличие от своих товарищей, этот человек был вооружен не пикой, а саблей, которой он, очевидно, владел очень ловко. Во весь опор несся он на меня, и злобная улыбка обнажала его белые зубы.
– А, капитан!
– закричал он по-французски.
– Вы все еще живы? Я думал, что покончил с вами еще на Лобосе. Ну, что ж, к счастью, еще не поздно!..
И я узнал дезертира Дюброска.
– Негодяй!
– закричал я. Бешенство душило меня, и другого слова я бы не мог произнести.
Мы сшиблись на всем скаку, но конь мой, не приученный к боям, не выстоял, и мне удалось лишь отбить саблю врага, который проскакал мимо меня. Тогда мы повернули коней и, пылая яростью, снова помчались друг на друга, но мой конь опять испугался сверкающей сабли Дюброска и взял в сторону. Прежде чем я успел повернуть его, он унес меня к самому частоколу, а когда я наконец повернулся и увидел Дюброска, - нас уже разделяло несколько мулов...
Эти мулы убежали от ворот кораля и выскочили в открытое поле. Мы пробирались друг к другу, горя местью, но пули моих солдат уже засвистели из-за частокола, и Дюброск с угрожающим жестом повернул коня и поскакал за своими товарищами. Скрежеща зубами от ярости и сознания неудачи, они выехали из-под обстрела и сгруппировались на лугу.
Глава XIX
В КОРАЛЕ
Вся стычка не заняла и двух минут. Таковы обычно и бывают атаки мексиканской кавалерии: налет, дикий крик, с полдюжины пустых седел - и поспешное отступление.
Как только мы заняли надежную позицию за частоколом и пули наших вновь заряженных ружей засвистали вокруг всадников, они сейчас же отступили. Один Дюброск с обычной своей дерзкой смелостью галопировал почти у самого частокола и, только убедившись, что он совершенно один и зря подставляется под выстрелы, повернул наконец вслед за мексиканцами. Теперь вся кавалькада уже выехала из полосы обстрела. Мексиканцы собирались кучками вокруг раненых товарищей или с яростными криками носились взад и вперед по лугу.
Я въехал в кораль, где уже укрылись за частоколом почти все наши солдаты. Маленький Джек, сидя на своем Твидгете, заряжал карабин и притворялся, что не обращает никакого внимания на сыпавшиеся со всех сторон похвалы. Однако, когда ему сделал комплимент сам Линкольн, мальчик не выдержал, и на лице его появилась гордая улыбка.
– Спасибо, Джек!
– сказал я, проезжая мимо него.
– Я вижу, ты не напрасно носишь карабин...
Джек молчал и, казалось, погрузился в изучение ружейного затвора.
Линкольн получил в схватке царапину копьем и теперь отчаянно ругался, обещаясь отомстить за нее. Он мог, пожалуй, считать это уже сделанным, так как успел проткнуть своему противнику руку штыком, и мексиканец уехал с поля битвы одноруким. Но Линкольн не удовлетворился: войдя в кораль, он злобно оглянулся назад и, грозя кулаком, проговорил:
– У, вонючка поганая! Я тебя не забыл. Погоди, мы еще рассчитаемся!..
Несколько человек, в том числе и пруссак Гравениц, тоже были ранены. Убит был лишь один немец. Он все еще лежал на лугу, и длинное древко копья торчало из его черепа... Не далее, как в десяти шагах покоился в своем пестром и живописном костюме его убийца.
Один из гверильясов, падая на землю, запутался ногой в лассо, висевшем у него на седле, и теперь обезумевший мустанг волочил его по прерии. При каждом повороте коня мягкое, словно бескостное тело далеко отскакивало в сторону и валялось там неподвижно, пока лассо, вновь натянувшись, не швыряло его на другое место...
Несколько гверильясов бросились в погоню за конем, а другая группка, пришпоривая своих мустангов, неслась за наш кораль. Взглянув в том направлении, мы увидели высокого рыжего жеребца под пустым седлом, который во весь опор мчался по лугу. С первого же взгляда мы узнали в этом жеребце Геркулеса.
– Ах, черт возьми! Майор...
– Сидит где-нибудь, - отвечал Клейли.
– Уж, верно, целехонек. Но куда же, к черту, он запропастился? Конечно, он не выведен из строя и не лежит на лугу, а то мы бы разглядели его тело и за десять километров... Ха-ха-ха! Вон, взгляните!..
И Клейли, держась за бока от хохота, взглядом показал на угол частокола.
Как ни ужасно было все, что мы только что пережили, мне еле удалось удержаться от смеха. Зацепившись поясом за высокий кол, майор висел в воздухе, отчаянно барахтаясь руками и ногами. Туго натянутый его тяжестью пояс впился в тело, разделив его на два больших шара. Лицо майора налилось кровью и было искажено страхом. Он громко звал на помощь, и солдаты уже бежали к нему, но он выворачивал шею, пытаясь заглянуть за частокол, ибо больше всего на свете боялся тех, кто находился "по ту сторону баррикады".