Волшебная дорога
Шрифт:
Гор Геннадий Самойлович
Волшебная дорога
– Милый мой, - сказал дядя, - в этой комнате необыкновенное окно. Но я тебе не советую смотреть в него слишком часто.
Дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, открыл дверь, и я оказался в комнате с необычайно светлым и синим, как речная струя, окном.
На столе лежала книга. Название книги показалось мне странным: "Чья-то жизнь".
– Чья жизнь?
– спросил я дядю.
– Твоя.
– Моя?
–
– А как моя жизнь могла попасть в эту книгу?
– Потерпи, - сказал дядя.
– Через несколько дней узнаешь.
Я посмотрел в окно. За окном стоял лес.
Через несколько минут я снова посмотрел в окно, леса уже не было. Вместо леса лениво лежала гора, а перед горой текла речка.
– Куда исчез лес?
– спросил я дядю.
– И откуда появилась гора? Ее ведь здесь не было.
– Потерпи, - сказал дядя.
– Через несколько часов узнаешь. Тебе расскажет об этом книга, которая лежит на столе.
Дядя ушел, а я сел за стол и раскрыл книгу.
Я стал читать и с первой же фразы понял, что в книге речь идет обо мне. Я узнал себя. Это было удивительно, словно, идя по улице, я завернул за угол и встретился лицом к лицу с самим собой.
Я всегда чувствовал себя неуверенным, когда встречал человека, похожего на меня. Меня охватывало чувство смущения, а то даже и вины, словно встреченный мною прохожий мог обвинить меня в заимствовании, почти в краже. Но, читая эту книгу, я узнавал не своего случайного двойника, а себя самого, будто стоял перед зеркалом и разглядывал свое отражение.
Мое отражение подмигивало мне со страниц книги, намекая, что между мною и персонажем странной повести существует подспудная связь.
Я встал, вздохнул, а затем подошел к окну. Горы уже не было и речки тоже. За окном теперь шумело море. Над заливом кружились и тоскливо кричали чайки. Набегая на песок, пенился прибой. Пахло водорослями и солью.
Я снова сел за стол и углубился в чтение. Было совершенно ясно, что повествователь рассказывал обо мне, но неясным пока было другое - обращался ли автор книги к многоликому читателю или только ко мне лично.
Книги вряд ли пишутся для единственного читателя, они пишутся для каждого, кто пожелает войти в удивительный контакт с автором, контакт, который принято называть чтением. Сам процесс проникновения посредством сменяющихся слов и предложений в духовное единство героя, читателя и автора всегда поражал меня своей крайней загадочностью. В романе или повести что-то происходило с другими, непохожими на меня людьми, но почему-то всегда интимно касалось лично меня, словно люди, изображенные в книге, были в кровном или духовном родстве со мной.
Но это была не совсем обычная книга, чем-то похожая на окно, за которым менялся мир, не сообразуясь с логикой обычной жизни. Книга рассказывала мне не о посторонних людях, а о том, кем был я и кем я казался самому себе и людям, знавшим меня.
Я встал, чтобы посмотреть в окно и узнать - по-прежнему ли там море или уже что-то новое, непредвиденное.
Моря не оказалось. Вместо него звенела степь, пахнущая полынью. Вдали поблескивало степное озеро. Огромное небо висело над степью. Парил ястреб.
Но точно такое же небо описывалось на странице, которую я прочел, прежде чем подойти к окну. Там описывались степь, запах полыни. От напечатанных слов веяло июльским жаром, сушью и степным безразличием к человеку, который шел по дороге. И, кроме того, в небе там тоже парил ястреб.
Я перевернул сразу двадцать или тридцать страниц и стал читать новую главу. Было такое ощущение, словно я заглянул в свое собственное будущее.
Герой повествования плыл в лодке по спускающейся с гор таежной реке. Река неслась с неистовой быстротой и несла меня, обрушивая всю свою мощь, все свое лесное таежное бешенство на камни, торчавшие из воды.
С берега смотрела на меня лосиха сочувственными глазами зверя, догадавшегося, что человек попал в беду. Вокруг нее был покой лиственничного леса, тишина, трава, ветви и лосиные следы, примявшие траву. Вокруг же меня было бешенство, захватывающая дух быстрота и грохот. Держа в руке весло, я пытался вмешаться в дела сошедшей с ума реки, но меня несло вниз, бросало из стороны в сторону.
Не дочитав до конца длинной фразы, я встал и подошел к окну. За окном стоял мой дядя, веселый загадочный старик, немножко похожий на Жюля Верна, и смотрел на меня сквозь синее, как струя воды, стекло.
Он побарабанил пальцем по стеклу, я распахнул окно, повеяло свежестью сада. Дядя стоял в саду и, маня меня пальцем, говорил:
– Хватит читать. Довольно. Выходи на свежий воздух. Чудесный день. Волшебная дорога. Мы погуляем с тобой по этой странной дороге.
Мы с дядей вышли на волшебную дорогу, которая то спускалась с зеленого холма, то снова подымалась на холм, играя с пространством и пешеходами. Казалось, природа читала нам поэму, подставляя вместо слов холмы, ветви кленов, облака, синь воды и неба.
На лугу ржала лошадь. Гоготал гусь, плавая в похожем на облачко кудрявом пруду.
Важно восседая на моторной коляске, нас обогнала дебелая дворничиха.
– Здравствуйте, волшебник, - сказала она дяде игриво.
– Разве ты волшебник?
– спросил я дядю.
Он очень смутился, покраснел, стал вытирать носовым платком лоб.
– Ну что ты? Как можно? Это в наш-то просвещенный век...
Но я не отставал от него:
– Случайно это не ты менял пейзаж за окном, когда я сидел за столом и читал книгу?