Волшебная рождественская история

Скрудж был настоящий скряга – алчный, расчётливый, крепкий, как кремень, скрытный, угрюмый и замкнутый. Похоронив своего единственного друга и компаньона

Марли, он стал распорядителем его имущества, единственным наследником его собственности, и один только он оплакивал смерть Марли. Впрочем, горе не помешало справить похороны с выгодой для себя, как и подобает банкиру. Он даже не уничтожил имени компаньона на вывеске конторы: ему решительно было всё равно, важны для него были лишь деньги.

Никто при встрече с ним на улице не останавливался, чтобы дружелюбно спросить его: «Как поживаете, дорогой Скрудж?» Нищие никогда не ждали от него милостыни; дети не спрашивали у него, который час; никто из встречных за всю его жизнь не просил указать дорогу. Казалось даже, что собаки-поводыри слепых нищих, завидя банкира, скорее утаскивали своих хозяев куда-нибудь подальше, чтобы не встретиться.

Скрудж не обращал на всё это никакого внимания. Напротив, ему нравилось жить отшельником, без всякого людского сочувствия.

Однажды в канун Рождества наш старый Скрудж сидел в своей конторе. Погода стояла холодная, мрачная, резкая и туманная. Он оставил дверь конторы отворённой, чтобы наблюдать за писцом, который копировал письма в соседней каморке, тесной и мрачной. Камин у Скруджа топился очень слабо; у писца же, казалось, тлел один только уголёк. Но клерк не мог добавить огня, потому что ящик с углями стоял в комнате Скруджа, и каждый раз хозяин угрожал его уволить. Писец кутался в шарф и старался согреться у свечки.

– С весёлым Рождеством, дядя! Да хранит вас Господь! – послышался вдруг радостный голос племянника Скруджа, быстро вошедшего с мороза.

– Что за вздор! – привычно ответил тот. – Рождество! Какое право имеешь ты радоваться? Какая причина тебе быть весёлым? Ты, кажется, довольно беден.

– Скажите лучше, какое вы имеете право быть печальным? По какой причине вы так угрюмы? Вы, кажется, довольно богаты. Чего ж вы сердитесь?

– Не говори мне о радостном Рождестве! Принесло ли оно тебе добро?

– Я считаю этот день самым лучшим в году: добрым, всепрощающим, любящим, весёлым. Это единственный день, когда сердца богатых способны видеть в бедняках людей, а не существ другой породы, предназначенных только для страданий. И хотя Рождество никогда не положило мне в карман ни одного куска золота или серебра, всё же я уверен, что оно приносит добро, и я благословляю его. Не сердитесь, дядюшка! Приходите-ка лучше к нам завтра обедать.

Но Скрудж наотрез отказался, и никакие уговоры не заставили его переменить мнение. Пожелав счастливого праздника писцу, племянник покинул контору.

Вошли двое почтенных мужчин приятной наружности и с поклоном предложили ему в честь праздника проявить щедрость и сделать пожертвование:

– Тысячи людей нуждаются в самом необходимом, сотни тысяч не имеют

самых простых удобств. Мы стараемся составить капитал, который позволит покупать бедным мясо, питьё, топливо и тёплую одежду.

При зловещем слове «щедрость» банкир насупил брови:

– Прошу, оставьте меня в покое, господа. Я сам на Рождество не веселюсь и не имею средств доставлять возможность веселиться лентяям. Если они даже умрут, тем лучше: они уменьшат излишек населения.

Видя, что дальнейшие настояния бесполезны, господа удалились. А Скрудж продолжал работу в более весёлом расположении духа, чем был ранее.

Между тем туман делался всё гуще, а мороз – крепче, пронзительнее, нестерпимее.

Один бедный мальчик, носик которого посинел от холода, остановился у двери конторы, чтобы порадовать хозяина рождественской песней; но Скрудж прогнал его, и тот с ужасом убежал, оставив скрягу глядеть в свои книги.

Настал наконец час запирать контору. Неохотно встал банкир со своего стула и тем подал знак писцу в каморке, который поспешно потушил свечку и надел шляпу. Ворча, Скрудж покинул контору. Писец запер её с быстротой молнии и бросился домой, играть в жмурки со своими детьми.

Банкир отобедал в мрачном трактире, куда имел обыкновение ходить, прочёл все газеты и отправился домой. Он занимал квартиру, принадлежавшую некогда его покойному компаньону. Марли умер семь лет тому назад, но ни разу за всё время Скрудж не вспомнил компаньона. Тем более странно, что, взявшись за ручку двери, Скрудж ясно увидел вместо молотка на двери лицо Марли, освещённое каким-то слабым светом. Но как только он начал вглядываться, лицо исчезло и дверной молоток оказался опять молотком.

Скрудж испугался, однако смело повернул ключ, вошёл и зажёг свечку. «Вздор», – произнёс Скрудж по обыкновению и захлопнул дверь. Он тихо поднялся по лестнице, по стенам которой двигались какие-то тени. Прежде чем запереться в комнате изнутри, он осмотрелся.

Всё было в обычном виде: и кабинет, и спальня, и кладовая. В камине тлел слабый огонь; кастрюлька с тёплым питьём на случай простуды стояла на каминной заслонке. Никого не было под кроватью, никого в шкафу, в кладовой тоже всё было на своих местах. Довольный осмотром, Скрудж заперся на замок, даже повернул ключ два раза, чего не делал прежде. Он надел халат, туфли, ночной колпак и сел к огню, принять своё тёплое питьё.

Из старого камина, выложенного голландскими изразцами, снова возникло лицо Марли, умершего семь лет тому назад.

«Какой вздор!» – сказал Скрудж и прошёлся по комнате. Походив немного, он опять сел. К неописуемому его удивлению, колокольчик на двери начал медленно качаться, потом быстрее и громче, ему вторили все колокольчики в доме. Затем всё смолкло. И в самом низу, в подвале дома, послышалось какое-то звяканье, точно кто-то тащил тяжёлую цепь. Скрудж вспомнил, что слышал, будто духи, которые являются людям на земле, всегда тащат за собою цепи. Дверь погреба с треском отворилась, и Скрудж услыхал тот же звук, но более явственный, в нижнем этаже, затем на лестнице и наконец у самой двери своей комнаты.