Волшебники Маджипура
Шрифт:
Всю жизнь Престимион то и дело слышал страшные рассказы о Триггойне, о пламенно-красных небесах и голубых блуждающих огоньках, которые днем и ночью светились в воздухе, о неумолчных стенаниях обитавших там во множестве бестелесных существ и о многом-многом другом. Но сейчас, когда он вместе со Свором и Гиялорисом спускался к приятному и даже веселому на вид городу, там не было видно ничего похожего на все эти ужасы. Впрочем, после однообразия и ужасов Валмамбры, скорее всего, чуть ли не любой город показался бы милым и симпатичным, отрезвляюще заметил он себе.
— Ну вот мы наконец-то здесь, — сказал Гиялорис. — Здесь мы найдем магов, к которым сможем
— Я завидую твердости вашей веры в волшебство, — отозвался Престимион. — Даже здесь, возле самых границ Триггойна, я все еще отказываюсь поверить, что в нем есть хоть какой-то прок.
— Да просто поверьте наконец своим глазам, Престимион! Всюду, куда бы вы ни кинули взгляд, вы увидите действие колдовства, и это действие является реальностью!
— Всюду, куда я только ни посмотрю, Гиялорис, я вижу лишь обман и иллюзии, которые уводят мир все глубже и глубже во тьму.
— А разве обманом маг вашей матери показал в своей чаше, как вы сами, собственной персоной, пересекаете Валмамбру? Разве иллюзорным был визит к нам в Лабиринте Талнапа Зелифора, когда он пришел, чтобы предупредить вас о существовании тайного врага, который поведет с вами борьбу за место в Замке, и об ужасной войне, которая вспыхнет в ходе этой борьбы? Разве было обманом, когда…
— Избавьте меня от продолжения, — попросил Престимион, загораживая лицо рукой. — У вас получится долгий и утомительный монолог, в котором вам придется перечислить все предзнаменования, которые я не смог или не захотел учесть на протяжении всего пути из Лабиринта сюда, а я и так изрядно устал за эти дни. Позвольте мне остаться самим собой, Гиялорис. По-видимому, моя душа не может слишком быстро избавляться от своих сомнений. Но ведь не исключено: то, что мне придется здесь увидеть, уменьшит мой скептицизм; кто знает?
— Если кто-нибудь из магов откроет мне заклинание, которое поможет вам поверить своим глазам, то я щедро вознагражу его за это, — отозвался Гиялорис.
— Да, — сказал Престимион, — думаю, что вы нашли верное решение: использовать колдовство, чтобы заставить меня в него поверить. Возможно, это единственный способ, которым это можно сделать. — И все трое рассмеялись. Но смеялись они по-разному. Свор и Гиялорис всю жизнь верили в магию и смеялись от всей души. Казалось, они были убеждены в том, что Престимион, выйдя из Триггойна, окажется совсем не тем человеком, который сейчас входил в него. Но смех Престимиона был принужденным. Вообще, все эти дни ему приходилось заставлять себя смеяться в ответ на какие-либо соответствующие реплики своих спутников. После трагедии у Мавестойской дамбы в его душе не осталось места для радости.
Внутри облик города оказался куда менее радостным и невинным, чем виделся с дороги. От мощеной площади, раскинувшейся сразу за воротами, хаотически разбегались во все стороны темные средневековые улицы, каждая из которых так извивалась и петляла, что не имела ни единого прямого отрезка длиннее полутора десятков шагов.
По сторонам улиц тянулись, тесно прижавшись друг к другу, узкие старомодные пятиэтажные дома горчичного цвета. Большая часть их имела остроконечные крыши и слепые фасады, лишь изредка прорезанные крошечными окошками. Порой пару каких-нибудь зданий разделял узкий проход, но каждый из этих коридоров казался закрытым. Оттуда, из темноты, до путников доносился шепот, иногда они чувствовали на себе внимательные, пристальные
— Вы, похоже, знаете, куда идти, — заметил он Свору. Они шли в затылок друг другу по улицам, которые были слишком узки и полны народа, чтобы по ним можно было идти втроем плечом к плечу. — Мне казалось, что вы бывали здесь только во сне.
— Но это был очень яркий сон, — ответил Свор. — У меня есть некоторое представление о том, чего мы можем ожидать. Смотрите, вот гостиница. Нам следует прежде всего найти себе жилье.
— Здесь? — воскликнул Престимион. Перед ними было темное, грязное, кривобокое здание, которому на вид было никак не меньше пяти тысяч лет. — Да здесь нельзя устроить даже хлев для свиней!
— Мы не в Малдемаре, о Престимион, — шепотом ответил Свор. — Думаю, что это место нам подойдет. К тому же маловероятно, что нам удастся найти поблизости что-то лучшее.
Комнатки в гостинице оказались крошечными, с низкими потолками и маленькими немытыми окнами, почти не пропускавшими света. Там густо пахло какими-то специями и несвежим мясом, как будто предыдущие постояльцы имели обыкновение готовить пищу в своем жилье. Но после ночлегов в Валмамбре у Престимиона не возникло сильного желания смеяться над своим новым пристанищем. Оно вполне могло показаться роскошным по сравнению с ложем из камней, на котором он лежал, полуокоченевший, скрючившись под усыпанным бесстрастными звездами небом пустыни, или даже плетеной гэйрогской хижиной, пронизываемой насквозь леденящим ветром пополам с песком. Здесь было достаточно чисто, в дальнем конце зала находилась вполне приличная уборная, а матрац Престимиона, хотя и лежал прямо на каменном полу и казался жестким и засаленным от долгого употребления, был покрыт чистыми простынями, да и паразитов в нем оказалось совсем немного.
— Я скоро вернусь, — сказал Свор, после того как они устроились.
Он отсутствовал полтора часа и вернулся в обществе иссохшего седовласого человека, облаченного в простые темные одежды. На глаз ему можно было с одинаковым успехом дать и двести и две тысячи лет: он был настолько тощ, что, казалось, его мог унести любой случайный порыв ветра, а его бледная — белее самой белой бумаги — кожа была почти прозрачной. Свор представил его как Гоминика Халвора; он, по словам маленького герцога, некогда обучал его основам магического искусства и приходился, добавил Свор, отцом Хезмону Горсу, главному магу прежнего короналя лорда Конфалюма.
— Его отец! — не сдержал изумления Престимион. Ему всегда казалось, что мрачный и отрешенный от всего Хезмон Горе должен быть одним из пяти или десяти старейших людей мира, и никогда не приходило в голову, что отец Хезмона Горса мог все еще жить на свете. Но Гоминик Халвор, казалось, не обратил внимания на неучтивость Престимиона. Он лишь улыбнулся и окинул его быстрым взглядом маленьких темных глаз, которые оказались очень живыми и яркими, хотя и были глубоко зарыты в складках и морщинах дряхлой кожи.