Шрифт:
«ЭТО ЧТО ЗА НЕВИДАЛЬ…»
«Пушкин окончил свою сказку! Боже мой, что-то будет далее? Мне кажется, что теперь воздвигается огромное здание чисто русской поэзии, огромные граниты положены в фундамент, и те же самые зодчие выведут и стены, и купол, на славу векам».
Эти строки из письма Н. В. Гоголя к В. А. Жуковскому датированы 10 сентября 1831 года, а 15 сентября в газетах появилось объявление о выходе в свет первой части «Вечеров на хуторе близ Диканьки». А создавались «Вечера» в то же лето 1831 года и в том же самом Царском Селе, где молодой, двадцатидвухлетний Гоголь оказался рядом с Пушкиным и Жуковским («Почти каждый вечер собирались мы: Жуковский, Пушкин и я», — сообщал он другу) и где — одновременно, все трое — создавали свои сказки. Пушкин — «Сказку о царе Салтане», Жуковский — «Сказку о царе Берендее» (а в ее основе, как известно, пушкинская фольклорная запись), а Гоголь — «невидали» украинского пасичника Рудого Панько, которые тоже воспринимались современниками как сказки («На сих днях вышли Вечера на хуторе — Малороссийские народные сказки», — писал 23 сентября 1831 года Владимир Одоевский).
Среди «зодчих» этого «огромного здания» нужно назвать имена не только Пушкина, Жуковского и Гоголя, но и Ореста Сомова, Владимира Даля, Николая Языкова, Владимира Одоевского, Александра Вельтмана, Петра Ершова, стоявших у истоков создания нового жанра литературной сказки. Произошло это в самом начале 30-х годов, когда были созданы все шесть сказок Пушкина, три сказки Жуковского, «Вечера на хуторе близ Диканьки» Гоголя, «Малороссийские были и небылицы» Ореста Сомова, «Были и небылицы казака Луганского» (Владимира Даля), «Сказка о петухе и диком вепре» и «Жар-Птица» Николая Языкова, «Пестрые сказки» Владимира Одоевского, романы-сказки Александра Вельтмана, «Конек-Горбунок» Петра Ершова.
Все эти произведения вышли до 1835 года, когда в Копенгагене появились первый и второй выпуски «Сказок, рассказанных детям» Ханса Кристиана Андерсена.
И это не случайное совпадение, а общая закономерность развития всех национальных литератур, в каждой из которых рано или поздно появлялись свои «короли сказок». Во Франции еще в XVII веке — Шарль Перро, в Германии — братья Гримм, в Дании — Андерсен, в Норвегии — Асбьёрнсен, в Англии — Льюис Кэрролл, на Украине — Марко Вовчок, в Армении — Газарос Агаян и Ованес Туманян, в Молдавии — Ион Крянгэ, в Латвии — Карлис Скалбе и Анна Саксе, в Литве — Пятрас Цвирка. Русская литература в этом отношении не исключение, а правило. Как и все мировые литературы, она обретала национальные формы через фольклор, через обращение писателей к народному творчеству. Когда Пушкин писал в 1826 году: «С некоторых пор вошло у нас в обыкновение говорить о народности, требовать народности, жаловаться на отсутствие народности в произведениях литературы…», он имел в виду идеи, волновавшие в равной степени и Вальтера Скотта, первым собравшего и издавшего шотландские народные песни, и Рылеева, А. А. Бестужева, Кюхельбекера, и американского критика Джеймса Полдинга, начавшего в 1827 году дискуссию о национальном театре Нового Света. В 1841 году Белинский уже называл народность «альфой и омегой» (началом и концом) эстетики нового времени. Этот путь в народности во всех литературах начинался с народного творчества — с его собирания, издания, а затем и воплощения в литературе, с появления нового жанра литературной сказки.
Обычно, говоря о литературной сказке, мы имеем в виду только детские, наиболее известные, ставшие несомненной классикой литературы для детей. Но «Девочка Снегурочка» Владимира Даля, «Мороз Иванович» Владимира Одоевского, «Аленький цветочек» С. Т. Аксакова, равно как детские сказки К. Д. Ушинского, Л. Н. Толстого, А. М. Горького, А. Н. Толстого, — только часть того явления, которое называется литературной сказкой.
В данном случае речь пойдет о литературной сказке, связанной с фольклорными традициями. А потому в сборник не вошли многие известные авторские сказки (Мамина-Сибиряка, Паустовского, Бианки), зато в нем представлены неизвестные, незаслуженно забытые или же «отлученные» от жанра литературной сказки, восстанавливающие общую картину развития этого жанра от Гоголя, Ореста Сомова и Владимира Даля до наших дней.
С Пушкина и Жуковского начинаются традиции поэтических сказок, с Гоголя — прозаических. Перефразируя известное выражение Ф. М. Достоевского, вполне можно сказать, что русская литература вышла не только из «Шинели» Гоголя, но из его же «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Хотя как у Гоголя, так и у Пушкина, Жуковского, конечно же, были предшественники (в XVIII веке — Василий Левшин, Михаил Чулков). Выраженные ими идеи носились в воздухе. И в то самое время, когда в 1829 году молодой Гоголь еще только просил у матери «расспросить старожилов», сообщить ему «все возможные поверья и обычаи», эти украинские поверья и обычаи уже появились в свет в «Русалке» и «Оборотне» Ореста Сомова. А почти одновременно с «Былями и небылицами» Порфирия Байского (под таким псевдонимом выступил в печати Орест Сомов) и всякой «невидалью», которую «швырнул в свет какой-то пасичник» Рудый Панько, стали выходить «Были и небылицы казака Луганского» (Владимира Даля).
Более пятидесяти лет отдал Владимир Иванович Даль созданию свода «Пословиц русского народа» и «Толкового словаря» — выдающихся памятников народной языковой культуры, но в 30-е годы современники Пушкина и Гоголя знали не лексикографа и языковеда Владимира Даля, а сказочника казака Луганского. «Твоя от твоих! Сказочнику казаку Луганскому — сказочник Александр Пушкин» — с такой дарственной надписью Пушкин вручил Владимиру Далю свою «Сказку о рыбаке и рыбке».
В воспоминаниях Владимира Даля сохранились слова поэта: «Сказка сказкой, а язык наш сам по себе, и ему-то нигде нельзя дать этого русского раздолья, как в сказке. А как это сделать — надо бы сделать, чтобы выучиться говорить по-русски и не в сказке… Да нет, трудно, нельзя еще! А что за роскошь, что за смысл, какой толк в каждой поговорке нашей! Что за золото! А не дается в руки, нет!»
Выучиться говорить по-русски, добиться такого же русского раздолья, как в сказке, — подобные задачи еще только ставились в литературе Пушкиным и Гоголем.
Народный язык — вот главное, что выделяет в сказке и Владимир Даль. «Не сказки сами по себе были мне нужны, — говорил он, как бы отвечая Пушкину, — а русское слово, которое у нас в таком загоне, что ему нельзя было показаться в люди без особого предлога и повода — сказка послужила поводом. Я задал себе задачу познакомить земляков своих сколько-нибудь с народным языком и говором, которому открывается такой вольный простор и широкий разгул в народной сказке».
Насколько удалось Владимиру Далю выполнить эту задачу, лучше всего судить по отзывам современников. Например, Н. В. Гоголя, признававшегося: «Каждая его строчка меня учит и вразумляет, придвигает ближе к познанию русского быта и нашей народной жизни». О необыкновенном впечатлении, которое произвели на современников сказки казака Луганского, писал И. С. Тургенев: «Они обратили на себя всеобщее внимание читателей русским складом ума и речи, изумительным богатством чисто русских поговорок и оборотов».
Стоит только добавить, что эти сказки казака Луганского нельзя отделять от научных трудов Владимира, Даля. Сказки во многом предваряют и «Пословицы русского народа» и «Толковый словарь», в которых языковые сокровища народа собраны воедино, систематизированы, а здесь же, в сказках, они представлены в живой, естественной среде своего бытования. Владимир Даль применил в сказках принцип, который позднее ляжет в основу «Пословиц русского народа», расположенных не в обычном азбучном порядке («Этот способ, — отмечал Даль, — самый отчаянный, придуманный потому, что не за что более ухватиться»), а по смысловому значению. В «Былях и небылицах казака Луганского» пословицы и поговорки расположены тоже по смыслу, более того, Владимир Даль намеренно сталкивает внутренние противоречия пословиц, выявляя тем самым диалектическую сложность, неоднозначность народного миросозерцания.
На смысловых противоречиях пословиц и поговорок основана «Сказка о нужде, о счастии и о правде», а в «Сказке о кладах» приводятся едва ли не все пословицы, поговорки, присловья и поверья о кладах и кладоискателях. Эту сказку Владимира Даля интересно сравнить с «Заколдованным местом», завершающим вторую часть «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Повесть Гоголя тоже основана на народных легендах и сказках о заколдованных, «обморочных» местах.
Правда, иной раз может показаться, что Владимир Даль слишком уж перенасыщает свои сказки пословицами и поговорками, не соблюдает некой меры, а потому сказки его выглядят несколько искусственными. Но это не так. Прочитайте подлинные фольклорные записи выдающегося сказочника прошлого века Абрама Новопольцева, и вы убедитесь, что Владимир Даль воссоздавал именно реальный образ народного сказочника-балагура, скомороха. Да и самая обыденная, бытовая речь народа бывает точно так же унизана пословицами и поговорками. Вот, например, документальная запись разговора знаменитой «народной поэтессы» Ирины Федосовой со своим мужем. «Интересно, — отмечает собиратель Е. В. Барсов, — когда она ласкает своего мужа, но еще интереснее, когда она начинает бранить его: благоверный ее любит выпить: „Волыглаз (большеглазый) ты эдакой! Спородила меня мама, да не приняла яма. И черт меня понес за тебя. Почет ли в тебе, прибыль ли в тебе, разум ли в тебе? Живешь доле, греха боле. Яков! Помни, каков ты! Умрет пьяница, тридцать лет дух не выходит; не тихо мерная милостыня, не земные поклоны, ничто ему не помогает: пьянство души потопление, семейству разорение. Смотри, Яков, что гренешь, то и хлебнешь. Полно шавить (баловать): на огонь да на пропой казны не наполнишь. Нет, уж видно, с пьяным, с упрямым пива не сваришь, а сваришь, так не выпьешь: лапой гладит, а другой в щеку ладит; нет разума под кожей, не будет на коже. Вот уж торговала я в лавочке, да вышла с палочкой; за добрым мужем, как за городом, за худым мужем и огородбища нет; есть за кем реке брести да мешок нести. Из чину в чин, а домой ни с чим“».