Волшебное слово(Сказки)
Шрифт:
Уж кое-как отдышалась старуха, слова не вяжет.
— Ну, служивый, — говорит, — звон-то ваш куды чудесен! Досыта насмеешься.
И опять покатилась старуха.
— А вот ужо, так досыта и наплачешься, — говорит солдат. — Прощевай, бабушка, да не поминай лихом!
Поднялся солдат и пошел в свою сторону — шапчонка набекрень.
Под вечер стали бабы холсты считать, а старухиных холстов нет. Обегала старуха поле, обшарила все кусты, облазила на лугах кочки: нет, пропали холсты! Припомнила старуха солдатское слово и заплакала горько: «Эх, лучше б и не слушать
Тороча
За речкой Невестицей, под Веселым Городищем, в деревне Кочаны, жил-поживал дед Артюх с бабкою Просой, и народился у них сын Иван, да такой продувной малый: ни пахать, ни сеять. Бывало, из-под вороны яйца повынимает, вороне и невдомек.
Под самого Покрова свезли Артюха на погост, и остались на дворе жить вдвоем — старуха да сын Иван.
Напряла старуха за зиму два мотка пряжи, повесила сушить над печкой. И Иван — ни пахать, ни сеять — говорит с печи старухе:
— Эх, матушка, отпустила б ты меня в город, на широкий на торг, продал бы я твою пряжу за хорошую цену, — зажили бы мы с тобою по-богатому.
— Что ты, дитятко, да много ли дадут тебе за мою пряжу!
— Небось, матушка, пустым не ворочусь! — отвечает продувной малый Иван.
Поехал Иван в город на ярманку, повез продавать пряжу. На рубль продал да накрал на девяносто. Накупил себе пряников, меду горшок, — сел на воз, едет по дороге, знай макает в мед пряники да уплетает за обе щеки.
А ехал навстречу Ивану богатый барин Пенский на лихой четверне.
— Стой, постой! Чей таков? — замахал барин арапельником [86] , осадил четверню. — Как ты, серый мужик, смеешь так сладко есть! Полагается мужику один черный хлеб есть! Аль захотелось, чтоб я тебе всыпал горячих?
Остановил Иван лошаденку.
— Эх, ваше сиятельство, потому я пряники с медом ем: ездил я на ярманку, на широкий на торг, получил богатые барыши — на рубль продал, на девяносто так взял. А с тебя хоть бы двести взять!
86
Арапельник, арапник — длинная ременная плеть, длинный бич на кнутовище средней длины.
— Как так? — стал барин.
Говорит Иван барину:
— А давайте, ваше сиятельство, положим уговор. Расскажу я тебе сказку, ни малу, ни велику, а ты слухай да мотай на свой барский ус. Коли ты мне скажешь: врешь! — то с тебя двести рублев, а коли вытерпишь, промолчишь, так и быть, сам лягу, сам и портки спущу: секи меня вволю, угождай твоей барской светлости.
— Ладно, — говорит барин, — я согласен.
Ударили они по рукам, слез барин с брички, и стал Иван сказывать свою сказку:
— Лет тому ни длинно, ни коротко — а много воды утекло, ходил я у отца-матери без порток, не умел от носу откинуть сопель. Пошел я в те поры в лес по дрова, увидел в дубу дупло, а в дупле — жареные перепелята гнездо свили. Сунул я в дупло руку — не лезет, сунул
— Так, так, — говорит барин, — все это правда истинная.
— Вздумалось мне напиться: пришел я к морю, снял с головы череп, зачерпнул воды. Все бы ладно, да уронил я череп в воду, гляжу — а череп средь моря плавает, утки-гуси в нем гнездо свили, яиц нанесли. Что тут делать? Раз топором кинул — не докинул, другой кинул — перекинул, а третий — совсем не попал. Так-то и перебил всех уток-гусей, поклал в сумку, а яйца за море улетели. Зашел я в конец моря, высек огонь да и подпалил море. Горело море пять ден, на шестой все выгорело. Достал я череп и пошел по белому свету…
— Так, так, — говорит барин, — продолжай, молодец. Все это правда истинная.
— Поехал я в лес за дровами, привязал лошаденку к березе, а сам пошел дрова собирать. А пока там-сям бродил, набежали серые волки, прогрызли у моей лошаденки брюхо. А я догадлив был: кишки собрал, поклал в брюхо и зашил березовым прутом. Наложил воз дров и стал собираться в путь, — тронул лошаденку, ан ни с места! Что за диво? — смотрю, а березовый прут за облаки задевает. Полез я по пруту на небо, все выглядел, все высмотрел, пора и назад. На беду дернула лошаденка, и повалился прут. Как мне быть, чем пособить горю? Набрал я на небе пыли-копоти, что с дымом на небо летит, свил из пыли-копоти потуже канат, зацепил за облака и давай спускаться. Уж я лез-лез, лез-лез, чуть было до земли не добрался, да малость не хватило канату. Полез я назад — сверху от каната отрезал и на низ надвязал. Стало меня ветром качать, бросать во все стороны. Упал я на землю, на зеленый луг, а луг не выдержал, и провалился я в тартарары на тот свет…
— Что же на том свете? — спрашивает барин.
— А на том свете жизнь распрекрасная: наши деревенские мужички чай-кофей пьют, а господа им самовары раздувают, да еще видел, как мой батюшка на твоем батьке воду возит!
— Что ты врешь, дурак! — закричал, разгневался на Ивана барин.
А Ивану того и надобно: взял он с барина двести рублей, да и был таков. Привез на двор денежки, наварил бражки, созвал на пир мужиков со всех соседних сел и деревень.
Дорогой сокол
У вдовой старушки Авдотьи было два сына — Семен и Микита. Микита в холерный год помер, а Семен пошел по хожалой части, ходил торговать в город, в краснорядье. Раз зашел к той старушке Авдотье отпускной солдат, продувная голова, попросился переночевать.
Пустила старуха солдата:
— Откудова, служивый, идешь, куда путь держишь?
— Иду, бабушка, ни с далека, ни с близка, — отвечает солдат, — с того света иду.
— Ах, золотой ты мой, — говорит старуха, — видно, тебя ко мне сам господь послал. Помер у меня сынок в холерный год, не случалось ли, не видал ли ты его на том свете?