Волшебные очки
Шрифт:
За Романом пришли не ночью, как это делается обычно, а вечером, лишь только стемнело. Видимо, торопились, боялись упустить.
Мы все сидели за чаем, когда застучали по лестнице сапоги и распахнулась дверь. Жандармов было трое. Один, длинный, лошадинообразный, остался у двери, а остальные стали у окон. Тот, что заслонял дверь, спросил:
— Кто тут Заприводенко?
Не успел Роман ответить, как я сказал:
— Я. В чем дело?
Жандармы бросились ко мне.
Внутри у меня все дрожало, но я пересилил себя
— Э, братцы, это не по правилам—трое на одного.
— Дошутишься ты. Где твои вещи? — гаркнул лошадинообразный.
Я показал на свой чемодан с книгами и бельем:
— Все мои вещи там. Но извольте на меня не тыкать.
Аркадий, стоявший с открытым ртом, опомнился и произнес:
— Тут недоразумение…
— Какое уж недоразумение! — махнул я рукой. — Пусть берут.
И незаметно подмигнул ему.
Пока шел обыск, Роман не спускал с меня горящих глаз. На лице его была мучительная борьба. Я протянул ему руку.
— До свидания. Не волнуйся, меня скоро выпустят. Не за что ж!
Он обхватил мою голову и крепко поцеловал в губы.
И вот после ночи, проведенной в холодной, пахнущей крысами камере, я сижу в уютном кабинете перед напомаженным и надушенным жандармским ротмистром.
— Какой вы, однако, моложавый, — говорит он, с интересом разглядывая меня. — Вот не ожидал.
— Ну как же, господин ротмистр, — отвечаю я, в свою очередь с интересом разглядывая его, — меня гимназистки даже заинькой называют.
— Мило, очень мило, — любезно улыбается он. — Ну-с, господин Заприводенко, давайте условимся с самого начала: будет ли у нас разговор откровенный или будете запираться и увиливать.
— Не знаю, что вам больше нравится, господин ротмистр, — отвечаю ему с такой же улыбкой. — Буду во всем следовать вашему примеру.
— Приятно, приятно слышать, господин Заприводенко. Вот и расскажите, с чего у вас все это началось, кто вас втянул в эту преступную организацию, кого, в свою очередь, вы в нее втягивали.
— Я вас не понимаю, господин ротмистр, — недоуменно поднял я брови, — о какой организации вы говорите? Неужели для того чтобы украсть одну-единст-венную монашку, понадобилась целая организация? Кстати, господин ротмистр, почему вы все время коверкаете мою фамилию? Извините, но я в этом усматриваю неуважение к себе.
— То есть, как это «коверкаете»? — с неудовольствием посмотрел на меня офицер. — Я, кажется, произношу ее совершенно точно: За-при-во-ден-ко, — по слогам выговорил он. — И при чем тут монашка? Вы что же, вилять начинаете?
— Мне кажется, господин ротмистр, что это вы начали… гм… дипломатничать. Моя фамилия — Мимоходенко, а не Заприводенко. И мне просто неприятно, когда ее коверкают, да еще несколько раз подряд. Что касается монашки, то. я все объяснения уже дал господину исправнику, и, право, не понимаю, зачем понадобилось это дело опять ворошить. Монашку я не крал.
Ротмистр быстро вскинул на нос пенсне, распахнул папку и впился взглядом в какую-то бумагу.
— Так-ак, — протянул он зловеще. — Этот ваш прием — играть на созвучности фамилий — нам хорошо известен. Вы не Мимоходенко, а Заприводенко, Роман Заприводенко. И никто другой.
— Как бы не так! — вызывающе воскликнул я. — Никто не имеет права перекрещивать меня. Я не Роман, а Дмитрий и ношу это имя с того самого дня, как мне его дали целых три священника, крестившие меня сообща. Вот, извольте прочитать! — бросил я на стол свое институтское удостоверение и паспорт. — А Роман Заприводенко — это наш третьекурсник, мой сосед по кровати. Он как раз присутствовал, когда ваши люди арестовывали меня. Я жаловаться буду! — взмахнул я рукой.
Ротмистр, побледнев, схватился за колокольчик. В дверях вырос жандарм.
— Махрова! — крикнул офицер. И когда появился лошадинообразный, спросил его свистящим шепотом: — Ты кого вчера арестовал, а?
— Кого приказали, ваше благородие, того и арестовал, — непонимающе уставился на офицера жандарм. — Вот этого самого Заприводенко, ваше благородие.
— Осел!.. Дурак!.. А в паспорт его ты заглянул?!
— Ваше благородие, так он же сам отозвался, когда я спросил.
— На трое суток под арест. Ма-арш! — подняв голос до звука металла, скомандовал ротмистр. — А этого— в камеру! В камеру его!
В камере я буйствовал: стучал в дверь, требовал бумаги и чернил. За три дня я написал жалобы прокурору, губернскому жандармскому управлению, губернатору, министру юстиции и даже Государственной думе.
В жалобах я объяснил, что со мной случился психологический слуховой самообман — явление, научно доказываемое во всех учебниках психологии, в том числе и в «Психологии» Уильяма Джемса. Все дело, писал я, в извозчике: он обознался, приняв меня за похитителя монашки. Хотя исправник после допроса отпустил меня, но велел оставить в канцелярии свой адрес. И вот, когда в квартиру вошли жандармы, я подумал, что это за мной, и на вопрос, кто здесь Заприводенко, ответил: «Я», так как мне показалось, будто спросили, кто здесь Мимоходенко. Теперь жандармы, ничего не понимающие в психологии, незаконно держат меня по своему невежеству под арестом.
Каждую жалобу я заканчивал троекратным «протестую» и для большей убедительности ставил три восклицательных знака.
Однажды ко мне в камеру привели какого-то человека с запекшейся кровью на губах и синяками под глазами. Жандарм спросил его:
— Знаешь ты этого студента?
Человек долго смотрел на меня, дрожа всем телом, и наконец сказал:
— Не могу взять грех на душу: не знаю.
Выпустили меня только через десять дней. Ротмистр, избегая встретиться со мной взглядом, протянул мне лист бумаги: