Волшебные сказки Афанасьева

Автор-составитель Арсений Замостьянов

Александр Афанасьев

В оформлении использованы иллюстрации Виктора Васнецова и Ивана Билибина

Художник Е.В. Максименкова

Он был выдающимся ученым-фольклористом, замечательным сказочником и вообще – вольной птицей, каких мало во все времена. Нет и быть не может сомнений: его читали все. Александр Николаевич Афанасьев (1826–1871) – это наша энциклопедия и неисчерпаемая кладовая. Русские народные сказки, собранные и пересказанные Афанасьевым, для многих из нас стали «вратами в литературу». Именно Александр Николаевич открыл нашенский материк фольклора. И это только часть огромного наследия учёного

Его отец – Николай Иванович Афанасьев, небогатый дворянин, скромный провинциальный стряпчий – рано разглядел в сыне способности к учёбе. Он не мог обеспечить ему аристократическое домашнее образование, но чуть ли не половину семейного бюджета отдавал всяческим учителям. Мальчишкой Александр Афанасьев уже свободно читал по-французски и по-немецки, знал «священную историю». Много лет спустя Александр Николаевич вспоминал с нежностью, хотя и не без иронии: «Пользуясь дедовской библиотекой, я рано, с самых нежных детских лет, начал читать, и как теперь помню, бывало, тайком от отца (мать моя умерла очень рано) уйдешь на мезонин, где помещались шкапы с книгами, и зимою в нетопленой комнате, дрожа от холода, с жадностью читаешь… Как прежде, так и теперь, готов был я долго просиживать за книгою и забывал самый голод, и нередко приходил отец и прогонял меня с мезонина, отнимая книги, читать которые он постоянно запрещал, в чем и прав был: книги были не по возрасту. Но запрещения эти действовали плохо; шкапы не запирались, и страсть неугомонно подталкивала идти в мезонин».

Александр Афанасьев

Воронежскую гимназию Афанасьев вспоминал всё больше в саркастическом духе, усмехаясь над гимназическим уставом с правом сечь розгами до 4 класса и с постоянным желанием начальства сечь до 5-го включительно. К счастью, любви к чтению гимназия из него не выбила.

А потом – московский университет. Вот тут Афанасьеву повезло: он застал лучшие годы дома на Моховой. На кафедрах блистали полные сил корифеи: Тимофей Грановский, Пётр Кудрявцев, Сергей Соловьев… Любимцем Афанасьева стал Константин Дмитриевич Кавелин, увидевший в воронежском гимназисте будущего историка права. Они сблизились, Кавелин опекал Афанасьева, но к концу университетского курса на студента всё сильнее влиял молодой профессор Фёдор Буслаев, вернувшийся из Германии в ореоле ранней мудрости. В буслаевской «мифологической школе» было ощущение тайны, это завораживало. Афанасьев всё серьёзнее задумывался о фольклоре, о народном характере, о познании мира через миф, изучал немецкую и французскую филологию с прицелом на исследование русской сказки.

Начинающий правовед чувствовал в себе призвание историка. Первые публикации Афанасьева обнаружили кропотливого и увлеченного исследователя: «Государственное хозяйство при Петре Великом», «О вотчинах и поместьях». Причем опубликовал он эти капитальные статьи не где-нибудь, а в лучших литературных журналах того времени – в «Современнике» и «Отечественных записках». Он пришелся ко двору в литературных и библиофильских кругах.

Официальную идеологию молодой исследователь отторгал. Да и кто из думающих людей ее принимал? Единицы. Во многом именно поэтому провалилась его попытка стать преподавателем в альма-матер. Для него устроили смотрины – публичную лекцию «Краткий очерк общественной жизни русских в три последних столетия допетровского периода». Аж в присутствии министра народного просвещения! Судя по записям в дневнике Афанасьева, это были размышления о роли самодержавия в установлении и развитии крепостного права. Впоследствии он вспоминал: «Лекция эта вызвала несколько замечаний со стороны министра, о которыми, однако, я не догадался сейчас же согласиться. Шевырев с братиею нашли в ней то, чего в ней не было и быть не могло. Весьма благодарен, что печатно отозвался он о моей лекции с равнодушным хладнокровием, а в непечатных отзывах, по слухам, куда недоставало этого хладнокровия».

Об университете пришлось забыть. В 1849 году, с помощью Кавелина, ему удалось поступить в Московский Главный архив министерства иностранных дел. Там Афанасьев прослужил 13 лет. Служба давала возможность сносно содержать семью, не забывая о науке. В то время Афанасьев уже вынашивал идею собрания сказок с научно-популярными комментариями. На это ушло немало времени и сил.

В 1851-м он не без робости объяснял в письме к редактору «Отечественных записок»: «Издание будет ученое, по образцу издания бр<атьев> Гриммов. Текст сказки будет сопровождаться нужными филологическими и мифологическими примечаниями, что еще больше даст цены этому материалу; кроме того, тождественные сказки будут сличены с немецкими сказками по изданию Гриммов, и аналогичные места разных сказок указаны. Войдет сюда также сличение сказок с народными песнями. Изданию я предпослал бы большое предисловие о значении сказок и метода их ученого издания. Одна сказка через три или через два номера, – смотря по возможности, – не займет в журнале много места. Притом предмет этот не чужд интереса». Так начиналась затея, которая прославит Афанасьева, хотя принесет ему и новые невзгоды. Архивист оказался незаурядным организатором: идея собирания русских сказок объединила многих исследователей.

Самую действенную помощь оказал Афанасьеву Владимир Иванович Даль, подаривший ему сотню сказок для отбора. Откликнулись и другие литераторы. Сказочная эпопея показала, что Александр Николаевич Афанасьев – не только дотошный учёный и собиратель фольклора, но и писатель талантливый, с чувством не только языка, но и меры. Не только юмора, но и волшебства. Таинственные, страшные и весёлые афанасьевские сказки забавляют и утешают. Что нам остается без прибауток и острот? Только уныние.

Фёдор Буслаев

Афанасьев почти не вмешивался в заповедное течение повествования, отточенное многими поколениями. Но подготовил для нас грандиозный корпус сказок – равного которому не было в мире. Отныне русский читатель с ребяческих лет знал, что в любой отчаянной и даже страшноватой ситуации есть пути к спасению – в том числе и чудесные. Лучшие сказочные герои – Иван, солдат, Василиса Прекрасная – навсегда остаются с нами. И Марья Моревна, о которой Афанасьев написал увлекательное исследование. Самые шаловливые побасёнки, конечно, не попали в сборник, адресованный детям. Но юмор – подчас ёрнический – у Афанасьева рассыпан повсюду. Чередовать страшное со смешным – излюбленный приём фольклора. Он нашел интонацию «Ай потешить вас сказочкой? А сказочка чудесная: есть в ней дивы дивные, чуды чудные», – эти афанасьевские присказки настраивали на подобающий лад. «Грянул гром, раздвоился потолок и влетел в горницу ясен сокол, ударился сокол об пол, сделался добрым молодцем: «Здравствуй, Иван-царевич! Прежде я ходил гостем, а теперь пришел сватом; хочу у тебя сестрицу посватать…» Всё это – как страшный, но притягательный сон. Целый мир, в котором на каждом шагу – фантастические приключения, опасные чудеса. Сказки очень разные, записанные в разных губерниях огромной России. И всё-таки это единая, спаянная книга.

Сказки объединяли страну. Вот уж, действительно, скрепы. В каждой местности любую историю рассказывали на особый лад, но общий стержень оставался. А в наше время сказки объединяют нас с дедами-прадедами, с давно ушедшими поколениями. И это не менее важный стержень.

Но судьба великого сказочника складывалась не безоблачно. Недавний друг и благодетель – Кавелин – обрушился на «мифологические» статьи Афанасьева с высокомерной критикой. Пришлось отбиваться, это добавляло в исследовательскую работу азарта. Афанасьев запальчиво отстаивал своё научное кредо: «Мифология – такая же наука, как наука о допотопных животных: она воссоздает целый организм по разрозненным остаткам старины». Но, право слово, значительно опаснее Кавелина оказались идейные противники «крамольных» сказок. Консерваторы не принимали сатирической сути сказок: им не хватало почтения к царскому званию, к священству… Ведь народ издавна смеялся, не обращая внимание на социальное положение той или иной персоны. К тому же, Афанасьева не устраивало имперское благолепие середины XIX века – с хижинами и дворцами. Он мечтал о всеобщем образовании, о реформах в социалистическом духе. Культ царской семьи казался ему надуманным, фальшивым. Да и в народе к хозяевам жизни относились не только коленопреклоненно. Бывало, что и насмешливо, бывало, что и неприязненно – и это видно по афанасьевским сказкам. Или Афанасьев намеренно выбирал дерзновенные сюжеты, вёл пропаганду? Нет, он был объективным исследователем. А сказка – вообще-то жанр вольнодумный. Сказители не оглядываются на правительственную конъюнктуру, а помпезный официоз того времени сильно отличался от реальности. Это мало кого устраивало из мыслящих людей. Многие притворялись по инерции или ради комфорта, а Афанасьев был открывателем по натуре, в известном смысле он лез на рожон. И в этом – еще один его урок, который, конечно, мы осознаём не в детстве. «В одной деревне жил-был поп да мужик; у попа было семь коров, у мужика была только одна, да хорошая. Только поповы глаза завистливы; задумал поп, как бы ухитриться, да отжилить у мужика и последнюю корову: «Тогда было бы у меня восемь!» Как могли относиться к такой сказке 150 лет назад? Как к потрясению основ, не иначе. Кто правдивее фольклор или наука? Вечный вопрос, неразрешимая дилемма. Писатель или учёный зависит от многих обстоятельств, он вынужден соотносить своё творчество с конъюнктурой – даже, если противостоит ей. Сказки слагают дилетанты, чистой воды добровольцы. Как говорили в старину на Руси – охотники. Сочиняют, как бог на душу положит, а исторические впечатления дедов и прадедов передают, конечно, не без искажений. Но – в точности так, как оно сохранилось в народной памяти.

Сказки Афанасьева

Поэтому без сказок трудно понять историю. Трудно осознать, к чему наши предки относились с уважением, о чём мечтали, а чего боялись. Самое удивительное, что во многом мы с ними совпадаем – в этом непрерывная сила фольклора. Афанасьеву удалось сдвинуть гору: он открыл русскую сказку и для филологической науки, и для широкой читательской аудитории на много поколений вперед.

Критика поеживалась от сатирических сказок: «Чего только не изображается в них, не говоря уже о главной основной идее почти всех этих сказок, то есть торжества хитрости, направленной к достижению какой-либо своекорыстной цели, в некоторых проводятся олицетворенные возмутительные идеи, как, например, в сказке «Правда и кривда», в которой доказывается, что «правдою на свете мудренно жить, какая нынче правда! За правду в Сибирь угодишь»… В немилость попал афанасьевский сборник «Русских народных легенд», в котором содержались народные вольные интерпретации христианских сюжетов. Эротические и сатирические «Заветные русские сказки» при жизни собирателя вышли в свет только в Швейцарии. Сказки Афанасьева с боями прорвались через цензуру – и были опубликованы с академической полнотой, увы, только после смерти автора. Его сборники многократно переиздавались, к началу ХХ века они стали самым популярным чтением на Руси. А после революции Афанасьева признали классиком уже окончательно. Появилось немало новых переизданий – и массовых, детских, и академических, с научными комментариями. Их и сегодня переиздают регулярно.

В 1858-м Афанасьев стал редактором задуманного им журнала «Библиографические записки». Издательское бремя взял на себя книготорговец Николай Щепкин – сын выдающегося актера Малого театра, соратник Афанасьева. Им удалось впервые опубликовать по рукописям некоторые произведения Пушкина, Лермонтова Гоголя… Сотрудничал с афанасьевским журналом и видный историк Иван Забелин. Он мечтал опубликовать и ввести в научный оборот всю «потаенную» русскую литературу, ходившую в списках. Но пройти через «узкие райские врата цензуры» удавалось далеко не всегда. Самые крамольные рукописи издатели «Библиографических записок» переправляли в Лондон, Герцену, для публикации в «Полярной звезде». Афанасьевский журнал завоевал ученую аудиторию, но финансовой поддержки хватило только на двадцать номеров…