Волшебный камень
Шрифт:
И потому, что он ослабел в этом путешествии, потому, что никто не мог пожалеть его, разве только колхозница, в избе которой они остановились на этот ночлег, — Суслов писал самые злые слова, какие только гнездились в его непостоянной и изменчивой душе. Ему хотелось, чтобы Варе было больно читать это письмо, и пусть бы она прочитала его Сергею, чтобы и Нестеров почувствовал стыд за свой поступок, потому что — в это Суслов заставил себя твердо поверить — именно он был зачинщиком этого тяжелого похода.
Если бы Суслов перестал верить, что виной всему Нестеров, он, возможно, разразился бы мальчишескими, истерическими рыданиями, залил бы слезами это
Иногда ему казалось, что Иляшев видит его насквозь, видит, что не с открытым сердцем идет он по тяжелому пути, что не ясны его глаза, а замутнены ложными чувствами. На очередном привале старик и впрямь начинал беседовать о том, что лишь чистыми руками можно взять бегущую красоту мира, удачу, и говорил эта как бы в упрек Суслову, точно обвиняя его в том, почему не удается им задуманное. Однако Суслов молча вставал по утрам и снова выходил на длинный неторный путь.
Они долго лежали рядом на широкой лавке. Суслов слышал, что старик но спит, не мог заснуть, и сам, утомленный до предела и впервые за много дней попавший в тепло. Он смотрел на потолок, едва освещенный светцом, слушал, как жужжит веретено у старухи, как шуршат на полках тараканы, и думал о неудаче, все время преследовавшей его. Он не помнил, как заснул, но помнил, что сучки на потолке в колеблющемся свете лучины казались ему волчьими глазами — так выпукло и ясно вырисовывались они. Затем сучки превратились в звезды, и Суслов с ужасом подумал, что опять ему приходится спать на снегу, опять холодный ветер залезает в спальный мешок, опять одному боку жарко от костра, а другому холодно.
От этого сложного ощущения он проснулся. Было утро. Иляшев лежал все так же неподвижно, но теперь он чуть слышно стонал, словно стесняясь беспокоить других.
— Что с тобой, Филипп Иванович? — спросил Суслов.
— Душа покоя просит, — серьезным и тихим голосом ответил старик.
В первую минуту Суслова вдруг охватила радость, что не он, а старик устал первым, что теперь можно прекратить эту неистовую борьбу с препятствиями и отдохнуть. Затем ему стало стыдно этих мыслей, — старик, может быть, тяжело болен, он может умереть в этой далекой деревне, оторванной от всего мира, где нет ни доктора, ни лекарств, где кричи — не докричишься помощи.
Но странно: как только Суслов понял, что Иляшев болен, и сегодня, да и завтра, а может быть, никогда больше им не выйти в путь, он вдруг ощутил громадную усталость и снова лег, лег рядом со стариком, даже не подумав, что болезнь Иляшева может быть заразной. Ему хотелось только спать, скулы сводило зевотой, все кости ломило и вывертывало, как будто его подняли и растянули на дыбе.
Он проснулся только к вечеру. Старик по-прежнему был тих, ничего не ел. Суслов поужинал один, напоил старика горячим кипятком с сушеной малиной — по совету хозяйки — и снова лег.
Утром Филиппу стало легче. Суслов рассчитал, что старика можно в несколько дней доставить в Красногорск, если нанять в сельсовете пару лошадей. И в первый раз он сказал Иляшеву, что надо оставить поиск до весны.
Старик встал. Пошатываясь на ослабевших ногах, закричал на Суслова и, пригрозив Саламатовым, ответил, что завтра они выйдут дальше. Назавтра старик действительно разбудил Суслова еще затемно, и они снова пустились в путь.
Был конец ноября. Выпал первый большой снег, и ударили морозы, но Иляшев крепился и шел даже впереди. Иногда они пересекали охотничьи следы, тогда старик указывал на них: «Видишь!» — и упрекал Суслова в слабости. Геолог перестал с ним разговаривать.
Труднее всего было в эти дни отрывать снег на становищах, которые Иляшев находил каким-то чутьем.
Иногда Суслову казалось, что у старика есть тайная карта района с нанесенными на ней вымершими городами и становищами народа, который был оседлым, потом стал кочевым, а теперь снова сел на землю. Чем дальше они шли на юг и юго-восток, тем меньше им попадалось следов «черного камня». Тогда старик повернул к Красногорску. Теперь они подходили к нему с востока.
Последние становища они отыскали на реке Вышьюре. Здесь Суслов нашел инструменты, похожие на те, которые были у старика. Но земля не носила никаких следов рудных месторождений.
В эти дни Суслов начал уже думать, что старик сошел с ума и что сам он тоже тронулся. «Что нам надо здесь, в этой мертвой тайге?» — думал он, но утром вставал первым, кипятил снеговую воду и поил больного старика бульоном из дичи или спитым чаем с сухарями, когда дичи не было, — Иляшев не давал Суслову времени для охоты.
В декабре они пересекли красногорскую трассу, соединявшую район с миром. У трассы они увидели машину. Шофер принял их за разбойников — так страшен был их вид. Оборванные, обросшие бородами, с черными лицами, сожженными морозом и зимним ветром, они стояли перед машиной и жадно выспрашивали новости. Впервые узнали они в этот день, что жив Сталинград, что немцы нигде не могли прорваться, что скоро, должно быть, придет им капут. Последнее сообщение шофер доверил им только после того, как Суслов показал свои документы.
Суслов сел в снег и вдруг почувствовал слезы на глазах. Иляшев отдыхал, стоя на лыжах. Он, по-видимому, понял состояние товарища и не торопил его. До Красногорска по трассе было сто двадцать километров. На пути были теплые, гостеприимные села. Шофер тронул машину, все еще поглядывая на странных путников, не попросят ли они подвезти их. Но Иляшев шагнул вперед, и геолог, как бы по принуждению, скатился с трассы в редкий болотистый лесок
Теперь им недоставало дня на переходы. Они шли в темноте. Рано утром Иляшев, поворачивая тлеющие головни, кричал:
— Вставай, Иванко!
Суслов ощупывал ноющие ноги. Обмороженные еще в первые заморозки на переходах через теплые, то есть незастывающие болота, ноги опухли, и мелкие нарывчики гноились на них. Старик ослабел еще более, однако не сдавался. И геолог вставал.
Была какая-то дерзкая вера у старика, и эта вера покорила в конце концов Суслова. Прежние жители этих земель, конечно, знали, где брать металл для своих поделок, значит, месторождение его недалеко от одного из этих бывших селений. И старик, которому известны все старые поселения по рекам и лесам края, приведет когда-нибудь геолога на то место, откуда начался путь металла. И он шел за стариком как одержимый, забывая боль, усталость, голод и холод.