Волшебство и трудолюбие
Шрифт:
Домик, в котором живет Ника, — это каменный сарайчик. По врожденной украинской хозяйственности Ника превратил этот сарайчик в двухэтажную квартиру. Правда, на второй этаж, в спальню, по стремянке я забраться не решилась, но маленькая комната внизу со стенами первобытной каменной кладки, с небольшим окном и случайно где-то раздобытой стеклянной дверью производила впечатление намеренно стилизованного под Средневековье коттеджа. Тут был очаг, который Ника соорудил сам, и полки с посудой, и маленькая походная газовая плита. Большие полки с великолепными изданиями книг по искусству, под ними, возле стены, завешенной ковром, стояли лавки и перед ними круглый стол, раздобытый по дешевке. Тут,
В домике холодно, но Ника приносит со двора хворост, и через несколько минут — теплынь и уют. На столе горит свеча — электричества нет. За окном на фоне оранжевого зарева трепещут под мистралем ветки облетевшего деревца, и вечерние тени крадутся к порогу.
Ника ловко бросает на решетку-грильку куски мяса, сбрызгивает их оливковым маслом, потом бежит в свой палисадник и приносит оттуда пучок тимьяна. Размяв его своими смуглыми пальцами, он посыпает травкой бифштексы, отчего трещат под решеткой искры, а по комнате плывет тончайший аромат. На столе бутылка бордо, сыр, маслины, фрукты, и мы садимся обедать. Пожалуй, это был самый лучший обед для меня в Провансе. Во всем здесь было что-то удивительно естественное, благородное по стилю и очень радушное и веселое.
Дверь неожиданно открылась, и вошел юноша лет восемнадцати, без шапки, в поношенном джемпере и потертых брюках, с несколько растерянными глазами на румяном, безусом лице.
— Входи, Жак. Хочешь кофе? — предложил Ника, снимая с полки еще одну чашку с блюдцем.
Парень от кофе отказался, молча сел в качалку возле камина и закурил сигарету.
— Кто это? — спросила Ольга по-русски.
— Не знаю. Подобрал на дороге, он голосовал возле Авиньона, ночью, один. Я его пригласил… Говорит, едет в Марсель. Родители в Париже. Он славный… Бродяга. Скромный, доверчивый… Как будто завтра хочет ехать дальше… Ты ел сегодня? — Ника перешел на французский язык.
— Да, познакомился с твоими соседями, они меня угостили. — Парень смотрит в огонь и дымит сигаретой, на пальце поблескивает дешевый перстень с зеленой стекляшкой.
— Но все же кто он, ты можешь мне сказать? — тревожится Ольга.
Ника смеется:
— Откуда я знаю! Не гнать же его на холод. Пусть отдохнет немного…
Их довольно много, таких бродяг, вроде «хиппи». Они едут попутными машинами от города до города без вещей, почти без денег, кое-где ночуя, кое-чем питаясь. Вот и этот ездит, меланхолически познавая дорожную жизнь, ничем особенно не интересуясь и сам никого не интересуя. И кто знает, о чем он думает здесь, сидя у чужого очага, среди чужих людей, прислушивается к чужому языку, глядя на угли и попыхивая сигаретой?
— Вы подсаживайтесь к нам, Жак, — приглашает Ольга.
Но тут он внезапно встает и, словно что-то где-то забыл, откланявшись, уходит так же неожиданно, как и пришел.
— Сбежал! — хохочет Ника. — Он страшно боялся, что ты начнешь его расспрашивать, а он стесняется, а может быть, и в самом деле нечем похвастаться… Ну да бог с ним!
Мы выходим. Уже совсем стемнело. На улицах Эгальера зажглись фонари. Ставни в домах закрыты. Собаки почему-то ложатся прямо посреди мостовой, лениво поднимаясь и пропуская сердито гудящие, случайные машины. А воздух, напоенный запахами трав, так прозрачен, что голоса в нем делаются звонкими и какими-то не своими. Я жду, пока Ника выведет свой лимузин на дорогу, и смотрю туда, где еще осталась светло-лазурная полоса над цепью гор и на фоне строго выточен силуэт кипариса, похожий на черного монаха в капюшоне.
Мистраль всегда дует либо три, либо шесть,
Горная дорога, извиваясь, ведет на плато, под нами на пологих холмах виноградники, оливковые рощицы, пашни, и чем выше мы поднимаемся, тем меньше зелени и уже совсем наверху — чахлый кустарник на камне.
Странный этот город, весь серокаменный, красивый и загадочный. Есть в нем несколько извилистых улочек, двухэтажные дома, одной стеной врезанные прямо в скалу. Так же прилеплен к скале маленький собор Святого Винсента с колоколенкой набекрень. Если улицы пусты, то делается жутковато: не то город вымер, не то какие-то сказочные декорации для киносъемок.
К этому месту очень подходит множество поверий, до сих пор бытующих тут. Уже одни только пещеры и лабиринты носят с незапамятных времен названия вроде Пещеры фей, Пещеры летучих мышей, а в Пещеру колдуньи Тавен надо идти по темному коридору в сорок метров, через Зал Мандрагоры, миновать зигзагообразное горло Скарабея. А можно понаведаться в Погреб привидений или Пещеру Черного зверя…
Когда-то здесь прятались люди. В рыхлом грунте находили человечьи кости и разные признаки обитателей каменного века.
Существует легенда о том, что некогда мавр Абдельрахман пришел с войском из Испании, чтобы завладеть чудесным замком Ле-Бо. Он был разбит местным войском и бежал, но успел спрятать в одном из самых запутанных лабиринтов в скале награбленные сокровища. Больше он не появлялся, а спрятанных сокровищ никто так и не нашел. Но провансальцы уверены, что они существуют, а стережет их знаменитая в Провансе мифическая Золотая коза. Она бродит по коридорам и пещерам, лижет языком стены, у которых вкус селитры, и своими сильными копытами стирает непристойные изображения, которые посетители умудряются выцарапать на стенах пещер.
Есть еще звезда с шестнадцатью лучами. Первые владельцы Ле-Бо были из германского племени визиготов. Они гордо обозревали свои владения с неприступной высоты. Им принадлежала вся Камарга, до самого моря, и на их гербе была шестиконечная звезда с лучами, та самая мифическая звезда, которую связывают с волхвом — королем Балтасаром, пришедшим поклониться младенцу, новорожденному Христу. И потому владельцы Ле-Бо непременно хотели происходить от самого Балтасара. А провансальцы считают, что король Балтасар жил в Ле-Бо. Когда и как это было, никто толком не знает, но мальчиков в округе часто называют этим именем.
Эта же звезда была эмблемой цыган, которые принесли ее с востока. Ле-Бо существует под этой звездой, ибо, как говорят, этот удивительный город в свое время вдохновлял покинувшего родину Данте. А поэт Фредерик Мистраль говорил: «Ле-Бо надо сделать столицей!»
Высоко над долиной — развалины крепости. Там в полуразрушенных арках гуляют ветры, там в скале выдолблены похожие на соты гнезда для голубей, там «Долина преисподней», над которой нависла скала, похожая на профиль Люцифера, там следы сурового Средневековья перемешались с утонченными формами эпохи Возрождения в виде очаровательного, целиком высеченного из камня окна, над которым изречение: «После тьмы — свет». Это чувствуешь, лишь только заглянешь в это окно и увидишь пустые анфилады комнат с каменными стенами и травой, пробивающейся между плитами пола. Крыши здесь нет, и солнце льет ослепительный свет в эти залы, где когда-то вершились темные дела, где рождались жестокие мысли, где царили гордыня, власть и произвол…