Воля и власть
Шрифт:
– Баешь, под католиков? – рассеянно переспросил Иван, уже навычный к отцовым мыслям, озирая тишину окрест.
– То-то! – невступно повторил Кошка. – Баял уже тебе о том! Латиняне для нас пострашнее всякой Орды!
Воздохнул, помолчал, втягивая ноздрями терпкий воздух осени, в коем уже сквозила свежесть далеких пространств там, за окоемом, за краем неба, куда путника, навычного к странствиям, тянет ненасытимо, до того, что и умереть порою предпочитает на чужедальней стороне, в тайге ли, в степи, в горах каменных, пробираясь к востоку, в поисках Беловодья или неведомых индийских земель…
Близкой смертью, концом того, к кому ехали на погляд, овеяло вдруг путников, и Федор Кошка произнес, не к сыну даже обращаясь, а к дали далекой, к миру и земле:
– Великий был князь!
«Был» само собою высказалось, хотя ехали к умирающему, еще живому, да и неясно казалось там, на Москве, взаболь умирает князь али оклемает еще, встанет со смертного ложа?
– Ворог Москвы! – возразил Иван тем лениво-снисходительным тоном, каким обык подчас говорить с родителем с тех пор, как стал по службе княжьим возлюбленником. Отца это неизменно обижало, но в такие вот миги, как этот, Федор старался не замечать сыновьей грубости. («Молод, суров! Оклемает ишо!» – думалось.) Он озирал пустые поля, словно раздвинутые вдруг просторные редеющие рощи, и в душе у него была та же, что в окрестной природе, яркая печаль увядания.
Окоем, по коему тянули и тянули уходящие на юг птичьи станицы, начинало замолаживать. «Не к дождю ли?» – подумал Федор. Сыну отмолвил погодя, без обиды:
– Тебе того ищо не понять. Великий был по всему! Што с того! И великие которуют [15] и ратятце друг с другом, а все одно – великие люди, они великие и есть!
Иван подумал. Прищурив глаз, поглядел на отца. Федоров дорогой иноходец шел плавной ступью, и отец будто плыл, покачиваясь в седле. Вопросил, сбавив спеси:
15
…к о т о р у ю т… – котораться, коториться – враждовать, ссориться, от котора – вражда, ссора.
– Ольгерд был велик?
– То-то! – обрадованно возразил Федор, почуяв перемену в голосе сына.
– И Кейстут! Да и Любарт… Но тот им уже уступал! А уж Ягайло – не то совсем!
– Ну, а у нас кто?
– Михайло Ярославич, святой! – убежденно высказал Федор. – Ето всем внятно, ноне-то!
– А на Москве?
– На Москве: Калита [16] , владыко Алексий – вот был муж! И совета, и власти! Игумен Сергий был! Гляди, вот: один за одним! И которовали, и ратились, а вместе жили, в единую пору! Великий был век!
16
…К а л и т а… – Иван I Данилович Калита (? – 1340) – князь Московский с 1325 г., великий князь Владимирский с 1328 г., сын московского князя Данилы Александровича. Сыграл огромную роль в собирании русских земель вокруг Москвы, используя при этом и Золотую Орду. Обладал сильным, хитрым, упорным характером. Накопил большие богатства путем тяжелых поборов, использовал эти средства для покупки земель в чужих княжествах (за что и прозван был Калитой, калита – кошель, денежная сумка). При нем была заложена основа политического и экономического могущества Москвы, и Москва стала резиденцией митрополита всея Руси.
– Ну а теперь у их Витовт! – начал было Иван.
– У Витовта – талан! – живо возразил Кошка. – Талан есь и талан велик, а сам – мелок, мельче отца своего!
– Ну, а в Орде? Тохтамыш? – полуутверждая, прошал Иван, по-прежнему озирая осенние поля и рощи.
– Етот сотник-то? – пренебрежительно двинув плечом, отозвался Федор.
– Я его про себя сотником кличу, на большее не тянет! И Мамай мелок был, суетлив, завистлив, злобен. Последний у их великий муж – Идигу! Едигей! А те, все прочее ханье, токмо резать друг друга!
– Дак, батя, – вопросил взаболь заинтересованный Иван, – как ты судишь-то, не пойму, кто велик, а кто нет. По делам али по норову?
– И по делам тоже! – отозвался Федор. – Великий муж перво-наперво никому не завидует и свой путь завсегда избирает сам! Не то, чтобы там подражать кому-то, али што иное… И не страшит! Идет до конца! Как вот святой князь Александр Ярославич Невский [17] ! Шел своим путем, и не свернуть его было! И доселева тот путь нам означен – быти вместях с Ордой! Вот и я по егову завету творил! А не то, как наш Юрий Данилыч [18] : всю жисть уложил на то, чтобы Михайлу Святого передолить…
17
А л е к с а н д р Я р о с л а в и ч Н е в с к и й (ок. 1220–1263) – князь Новгородский и великий князь Владимирский с 1252 г., полководец. Возглавлял русские войска в борьбе со шведскими и немецкими феодалами. Разгромил шведов 15 июля 1240 г. (Невская битва, за нее был прозван Невским). В 1241 г. возглавил русское войско против Ливонского войска, и 5 апреля 1242 г. состоялось знаменитое Ледовое побоище на Чудском озере, принесшее победу Александру Невскому. Он был осторожным и дальновидным политиком, укреплял северо-западные границы Руси, организовал поход в Финляндию. В то же время вел умелую политику взаимоотношений с Ордой и тем предотвратил ее разорительное нашествие на Русь.
18
Ю р и й Д а н и л ы ч (? – 1325) – московский князь с 1303 г. и великий князь Владимирский с 1317 г., старший сын московского князя Даниила Александровича. С 1304 г. вел борьбу за великое княжение с тверским князем Михаилом Ярославичем. В 1317 г. был разбит князем Михаилом, бежал в Новгород, потом в Орду. В 1322 г. возглавил поход новгородцев на Швецию, заключил Ореховский мир (1323). Убит в Орде тверским князем Дмитрием Михайловичем.
– И передолил! – возразил-таки Иван.
– И передолил! А далее и не знал, што ему и содеять? Кончил тем, что выход присвоил, да с тем и велико княженье потерял! Коли хошь, не убей его Дмитрий Грозные Очи, невесть што и сотворилось бы на Руси… И Витовт твой! Будет ждать смерти Ягайлы, дождет ли, нет – невем! А дале што? Королем стать? Дак королей тех в Европе от Кракова до Рима раком не переставить, а толку? Ну, замок выстроит! Ну, рыцарски игрушки заведет у себя в Литве! А дале-то што? А и ништо! Хочет захватить Русь! А Русь – вот она! Ее прежде понять надобно! Полюбить!
Кошка обвел старческой рукою туманный окоем, в коем дальние березы висели, словно таяли в тумане, и не понять было пока, к теплу ли повеяло али к большему холоду? А верно, к теплу! Досказал:
– И век будет оглядываться твой Витовт: а что в Париже, да как в Венеции!
– И мы, вон, в Цареграде учимсе, – вновь возразил Иван.
– Учимсе, да! А токмо того, што Алексий измыслил, и в Цареграде нет! Учись, да не подражай! Начнешь подражать, завсегда останешь назади! А коли хошь знатья, татары-то нам ближе, чем латинский Запад! Поглянь в Орде, какой татарин на русской бабе женат, дак и женку ту холит-бережет и она довольна. Вера, конешно, вера не та! Ето – наша зазноба! Не крестили Орду до тех ищо времен, до Узбековых!
– А могли?
Федор кинул глазом на сына. Отмолвил твердо:
– Могли! Юрий Данилыч с его затеями тому помешал! Так-то вот, сын!
Оба надолго замолкли, думая каждый о своем и об одном и том же по-разному. Иван решал, что с Ордою надо кончать, и слепо завидовал-таки Витовту, забравшему такую власть в русской земле. Федор, словно бы читая тайные думы сына, вновь заговорил:
– Ты на Софью Витовтовну не смотри! Решает земля! В ином и самый набольший землю не передолит!
Намеренно не назвал великого князя Василия. Понимал себя как подручника, а тут уже ничего не содеешь противу, ежели… Ежели только набольший тот сам не изменит земле! О таковом думалось, впрочем, трудно. Да и как посудить? Во своем дому хозяин не станет же зажиток и добро губить! Так и князь! Нет, не верилось, не укладывалось, что набольший, глава земли, может стать предателем своего языка. Николи того не бывало! Хотя и бывало! В иных землях, в той же Византии греческой… Ох! Не пошли, Господи, и нам того наказанья когда-нибудь!
– В Дмитрове заночуем! – высказал, взглядывая на небо и приметно темнеющий окоем. «Осень. Как-то сын будет без меня? Князь нравен, нетерпелив… Вона, как с Новым Городом дело повел! А коли и с Ордою умыслит такожде? Пождать, пождать надобно! Не противу, а вместях с Ордою, вкупе деять! Подчинить, да не отринуть, вота што надобно! Поймут ли? Содеют ли по годному? А то – всю жисть трудишься, у могилы ждешь: кому передать свечу? Ан, быват, и некому передать, и все на ниче!» И таково горестно зрети перед концом, уже на убыли сил, безлепицу и глупую гордыню молодости, не способной воспринять ни опыта предков, ни добытой великими трудами мудрости родительской.