Воля под наркозом
Шрифт:
– Ну, ты размышляй, а я пока все-таки поеду. Для стоянки здесь не самое лучшее место.
Я зевнул и прикрыл глаза. Чтобы лучше думалось.
– Эй, док, просыпайся. Приехали. – Я подумал, у тебя дома небось и пожрать-то нечего. А моя как раз в командировку укатила. На неделю, не меньше. И холодильник забит доверху. И мне скучно. – Чехов выкинул в окошко недокуренную сигарету, поднял стекло. – Так что освобождай транспортное средство. Пойдем, на диване доспишь. Возражения не принимаются.
Куда-то ехать от обещанного дивана, который находится в двух минутах
– Может, я все-таки домой?..
– Чудак-человек, – рассмеялся Чехов. – Я, между прочим, прекрасно помню, где ты живешь. А почему сюда привез, уже объяснил. Еще вопросы есть?
– Никак нет, товарищ полковник!
Чехов не ответил, только хмыкнул. Мы поднялись в квартиру.
– Есть хочешь, док?
Я прислушался к своим ощущениям и честно признался, что не знаю.
– Понял. Сейчас чего-нибудь сообразим.
– В этот день бог послал им много всякой всячины… – процитировал, точнее, бессовестно перевирал я нетленку, наблюдая, как на столе один за другим появляются разносолы.
– Нет, брат, – рассмеялся Чехов, – моя ни на бога, ни на черта не надеется. Предпочитает, чтобы холодильник всегда доверху затарен был.
В завершение он вынул из холодильника запотевшую полуторалитровую бутылку пива.
– Перешел с водочки на пиво?
Большинством своих недугов Чехов мучился в первую очередь потому, что любил выпить «с устатку» водочки да закусить маринованными грибочками. Проблема заключалась в том, что слегка утомленным Юрий Николаевич чувствовал себя под вечер, а то и раньше, едва ли не каждого дня.
– Ну что ты, док, – искренне возмутился тот, – рановато для водочки. Погоди, еще не вечер. А это, – он наполнил доверху высокие тонкостенные стаканы, придвинул один мне, – исключительно для снятия напряжения. Чтобы лучше спалось. Пей, док, сразу полегчает. Проверено.
– Николаич, я что, выгляжу, как с похмелья? – притворно ужаснулся я, с удовольствием прихлебывая холодное пиво.
– Выглядишь, – Чехов хитро посмотрел поверх стакана. – Но не как с похмелья. Как с хорошего перепоя. Не надо оправдываться, – добавил он снисходительно и одновременно лукаво. – Знаю, что не пил. Вижу.
Здесь я удивился.
– А что еще ты знаешь, о, всевидящий?
– А то знаю, дорогой ты наш Владимир Сергеевич, – Чехов откусил огромный кусок бутерброда и тщательно пережевал, выдерживая многозначительную паузу, – что влип ты по уши в очередную историю.
От неожиданности я поперхнулся. Чехов невозмутимо потягивал пиво.
– Понимаешь, док, – продолжил он, – ты – хороший врач. А я – хороший мент. В смысле профессионал. И этим все сказано. Так что не томи. Давай рассказывай.
– Да что рассказывать…
– Все, с самого начала.
Не знаю, насколько высок уровень профессионализма Чехова-мента. Вероятно, высокий, раз до полковника дослужился. Да не где-нибудь, а в РУОПе. И все же в этот раз Чехов-мент промахнулся. Если он рассчитывает услышать рассказ о чем-то криминально-авантюрном, то ждет его глубокое
У меня нет привычки делиться с кем бы то ни было подробностями моих взаимоотношений с женщинами. Но то ли это неожиданное и стремительное любовное приключение было слишком уж необычным, то ли переутомился я на ложе любви. И мне захотелось обо всем рассказать: о Мишке, о Кате, о моей странной, болезненной привязанности к этой женщине. Когда я был с ней, мир вокруг исчезал, оставались только я и она. Едва мы расставались, мною овладевало одно-единственное желание – немедленно, сейчас вновь же оказаться рядом с ней. И за это я ее ненавидел.
И я рассказал. Детально, обстоятельно. Рассказал Чехову-другу. А начал с самого начала – с Мишки Колесова. Ведь если бы не он, вряд ли я встретился бы с Катей. Чехов слушал внимательно, не перебивая. Изредка только хмыкал, смеялся или недоуменно качал головой.
– Вот так, – закончил я, – а теперь, мне кажется, я действую по принципу «подпилю у стула ножку»: и не встречаться я с Катей не могу, и встречи наши, это и ежу понятно, добром не кончатся. Для меня это увлечение наверняка закончится так же, как… Слушай, у меня все Мишка из головы не идет. А что, если…
– Если твоя ненаглядная ведьмочка его затрахала? – захохотал Чехов.
Я, оскорбленный, немедленно надулся.
– Извини, Володь, – Чехов вытер выступившие от смеха слезы. – Но, прикинь сам, не все же такие чувствительные, как ты. Может, твоему приятелю она до лампады. Может, она подмешала тебе чего? Приворотного, в смысле?
– Не знаю… – я начал перебирать в памяти, что пил и ел у Кати. Потом уловил смысл вопроса и рассердился. – Слушай, ты, кончай издеваться! Не надо было вообще ничего рассказывать.
– Ладно тебе, шуток не понимаешь.
Чехов подлил еще пива. Я замотал головой.
– Не, я пас. Спать хочу, сил нет.
– Сейчас поспишь. Как ты говоришь ее, Катя… а дальше?
– Не знаю, – я пожал плечами.
– Ну, фамилия, чем занимается. Кем она трудится-то?
– Да откуда я знаю!
– Вспомни, док, – терпеливо произнес Чехов, – вы же о чем-то разговаривали. Слово здесь, другое там – вот тебе и информация.
– Да мы, собственно… и не разговаривали. Не до того было…
– Ну знаешь, Сергеич, – Чехов откинулся на спинку стула, захлопал в ладоши, – я восхищен.
– Да чего уж там, – я скромно потупился.
– Ладно. Где живет твоя пассия, объяснить-то сможешь? Район хотя бы?
– …
Чехов снова захохотал. Отсмеявшись, высказался:
– Да, брат… Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не женат. Что ж, будем плясать от того, что имеем. Знаешь что? Вот тебе телефон, звякни на работу и предупреди руководство, что до завтра ты вряд ли оклемаешься. Чего скривился так? Тоже, понимаешь, работоголик нашелся. Звони, говорю, – он вручил мне телефон, – а то сам позвоню. Скажу, что Ладыгин прикован к постели. К Катиной, – добавил он, ехидно посмеиваясь.