Воля под наркозом
Шрифт:
Сестричку наконец требовательно призвал к себе один из страждущих пациентов. Как бы ни хотелось ей остаться на посту, но профессиональный долг оказался сильнее. Едва она скрылась в палате, я развернулся на сто восемьдесят градусов и вернулся к двери ординаторской. Коротко стукнув, как сделал бы это обычно, я распахнул дверь. В самом кабинете никого не было, но дверь, ведущая из него в крошечную комнатку, служившую местом отдыха и приема пищи, была закрыта.
– Эй! Есть кто живой? – позвал я негромко. Не дождавшись ответа, прошел через кабинет, заглянул в комнату отдыха. Удостоверившись, что и там никого, вернулся и плотно прикрыл входную дверь.
Следовало
Я понимал, что едва ли мог найти что-то интересное среди этой макулатуры или в ящиках стола. Наверняка компромат, если он вообще существовал, хранился в менее доступном месте. Но покопаться должен был. Просто обязан был покопаться! Дав себе такое напутствие, я тем не менее остался столбом стоять посреди кабинета.
Черт бы побрал этого Чехова! Легко ему говорить! А меня, между прочим, в чужих вещах копаться не учили. Если бы знать наверняка, что Тарасов каким-то боком был связан с темными делишками, наверное, проще было бы. Может, начать с вещей Колобка? Он ведь тоже пока на подозрении. Он даже с пониманием отнесется, если застукает меня за столь неприглядным занятием. Но если он такой понятливый, зачем вообще копаться? Можно просто подойти и напрямую спросить: «Слушай, друг Колобок…»
Из коридора донесся грубоватый голос Тарасова. Я подпрыгнул как ужаленный и заметался по кабинету. В сущности, можно было преспокойно его дождаться, сказать, что ищу Крутикова. Я ведь ничего предосудительного не сделал. Однако так и не реализованные, но несомненно преступные намерения жгли мне пятки.
Кушетка, стол, шкаф. Прятаться под столом бессмысленно, если Тарасов за него сядет, а сделает он это обязательно, то сразу же заедет мне коленом в ухо. Я не отличаюсь миниатюрностью и в уголок забиться не смогу. Оставался еще один стол, но ведь неизвестно, который из них кому принадлежит. Кушетка выглядела более привлекательно: свисавшая ширмой простыня могла служить прекрасным укрытием. Но чтобы я, Ладыгин, – и под кушетку! Я внутренне содрогнулся и нырнул в шкаф.
В кино человек, прячущийся в шкафу, обязательно плотно закрывает за собой дверцы. Наверное, у них шкафы какие-то специальные. У моего шкафа ручки имелись только снаружи. Первую дверцу я, разумеется, закрыл без проблем, а вот вторая осталась приоткрытой как раз на толщину моих пальцев.
Я забился за одежду, висящую в шкафу на «плечиках», – в действительности мне лишь удалось спрятать голову и плечи за двумя короткими халатами, – и, замирая от собственных мыслей, притих в ожидании расплаты за вторжение.
Скрипнула и захлопнулась дверь «комнаты отдыха», затем до меня донесся звук отодвигаемого стула, шелест бумаги.
У Тарасова своих проблем накопилось, очевидно, выше крыши, – минуты шли, а обнаруживать меня он и не собирался. Изнывая от любопытства, я отодвинул полу халата и прильнул к щели. Тарасов – это был действительно он – листал записную книжку, сверялся с документами, по виду напоминавшими больничные карты пациентов, делал какие-то пометки, снова изучал страницы записной книжки. Мне стало скучно. Халат болтался где-то за ухом и жутко щекотал шею, отчего та все время чесалась. Прошла минута, и я уже начал подумывать о том, не попробовать ли мне этого зануду немножко развеселить. Например, выскочить из шкафа с дурашливым клоунским криком: «А вот и я!» Неизвестно, сколько он так еще просидеть может, а у меня уже ноги
Очевидно, Тарасов обладал зачатками телепатических способностей, потому что сложил документы в стопочку, сдвинул ее на край стола, а сам куда-то потянулся. Я не разглядел, куда именно, – мешал шкаф. В следующий раз дырочек насверлю, подумал я мстительно.
Тарасов между тем вернулся в пределы видимости, держа в руках самый настоящий телефон. Я, не разбалованный наличием телефонов в ординаторских, до этого аппарата даже и не заметил. Психиатр водрузил перед собой телефон и, косясь попеременно то в записную книжку, то в листок бумаги с пометками, набрал номер.
– Сергей Дмитриевич? – если бы я не видел сейчас Тарасова собственными глазами, в жизни не догадался бы, что этот елейный голосок может принадлежать ему. – Тарасов Эдуард Григорьевич беспокоит. Как самочувствие? Не помогают? Ай-я-яй! Все-таки придется дополнительно обследоваться, настоятельно рекомендую. Хорошо, что понимаете. В любой момент? Очень хорошо, кхе-кхе! Я консультировался с профессором… Помните, да? Так вот, он готов вас принять, как раз такими редкими случаями интересуется. Сегодня. Нет, только сегодня, завтра он на конференцию уезжает… Что вы говорите? Согласны? В семнадцать ноль-ноль. Нет, сами вы не найдете, я заеду за вами. Скажем, в половине четвертого. Да, далековато добираться. Вообще-то нет, лучше я к профессору раньше подъеду. Ну, конечно, не брошу, о чем разговор! За вами заедет мой ассистент. На улице? Замечательно. А одеты во что будете? Ага, ага. Ну что вы! О чем разговор? Это мой, так сказать, врачебный долг! Да, не прощаюсь.
Я зевнул, осторожно пошевелил ступнями ног. Тарасов положил трубку, вытер рукавом халата лоб, посмотрел на часы. Потом вынул пачку «Винстона», дрожащими руками вытянул одну сигарету. Руки его так тряслись, что сигарету он сломал, не донеся до рта. Мою сонливость как рукой сняло. Что это он так разнервничался? А может, не нервничает, а просто попивает втихаря?
Эдуард Григорьевич судорожно вздохнул, отбросил сломанную сигарету в сторону и снова поднял трубку.
– Это я, – сдавленно прохрипел он. – Пациент выразил готовность проконсультироваться. Будет ждать на Никитской, около своего дома, там еще магазин детской одежды внизу. Серый костюм в узкую полоску, белая рубашка. Кто? Я?! – Тарасов схватился за горло, лицо его приобрело окраску переспевшего помидора.
Как бы удар мужика не хватил, забеспокоился я и почесал шею. Вешалка, на которой висел щекотавший меня халат, звякнула. Ни я, ни тем более Тарасов не обратили на этот звук внимания.
– Зачем? Всегда же… Понятно, но… Нет, вот с этим не получилось. Да крутился там один… Нет, не наш, из терапии, кажется. Но я обязательно… – Видимо, очередная фраза неизвестного мне собеседника пролилась живительным бальзамом на лысую разгоряченную макушку Тарасова, он даже сделал несмелую попытку улыбнуться. – Хорошо. Пораньше, понял. Но…
Тарасов вздрогнул, отстранил трубку от уха и осторожно, словно это была бомба или гремучая змея, положил ее на телефонный аппарат.
Некоторое время он продолжал сидеть, тупо уставившись в одну точку. Я от всей души ему сопереживал из шкафа. Видно же, что у человека серьезные неприятности.
Неприятности психиатр переживал очень своеобразно: тер лысину, шею, промокал рукавом лоб, распотрошил еще парочку сигарет. Эти мероприятия, надо полагать, возымели хорошее действие. Пробормотав напоследок растерянное: «Но, зачем?..» Тарасов сунул основательно опустошенную пачку «Винстона» в карман и, пошатываясь, побрел из кабинета.