Воля под наркозом

Серегин Михаил Георгиевич

У меня немедленно навернулась слеза умиления, которую тут же спугнула мысль, что Мишку может привлекать всего-навсего яркость красок и быстрая смена картинок на экране. Но это уже что-то, упрямо подумал я и выключил телевизор.

Мишка даже не пошевелился. Однако, к моему величайшему изумлению, проблеск разума в его глазах не исчез. Вместо ожидаемого равнодушия в них мелькнула тень самого настоящего разочарования.

Хорошенькая сестричка, состоявшая из сплошных приятных глазу округлостей, между тем вымыла яблоки, вытерла

их салфеткой и подала мне. Я потоптался в растерянности, совершенно не представляя, что следует делать дальше. Потом взял Мишкину костлявую руку, вложил в нее яблоко и, проговаривая каждую буковку, доверительно сообщил:

– Яблоко.

Колесов оторвал взгляд от давно потухшего телевизионного экрана и – могу поклясться! – с любопытством взглянул на меня.

– Яблоко, – сказал он.

Я потерял дар речи и, кажется, забыл вздохнуть, потому что почувствовал приступ удушья. Фигуристая медсестра хихикнула.

– Он думает, что яблоко – это вы.

– Вы думаете, он думает? – совсем уж растерялся я.

– Конечно! – возмутилась сестричка. – Владимир Николаевич сначала боялся, что пациент просто повторяет сочетание звуков, знаете, так бывает. Но потом пришел к выводу, что слова он повторяет довольно осмысленно. Он их заново учит.

– Яблоко, – между тем невозмутимо повторил Колесов.

Кажется, новое слово ему понравилось. Интересно, придется ли Мишке по вкусу сам фрукт? Раньше он яблоки очень любил.

Я поднял его руку на один уровень с невинными, как у новорожденного младенца, глазами и, стараясь говорить медленно и проникновенно, объяснил, ткнув пальцем сначала себе в грудь, затем в продукт:

– Я – не яблоко. Это яблоко.

Колесов посмотрел на меня ясными, не замутненными сомнениями глазами, потом посмотрел на предмет в своей руке и, кажется, уразумел что к чему. Я подтолкнул руку с яблоком поближе к острому носу и подсказал:

– Ешь!

Колесов осторожно обнюхал ароматный плод и с аппетитом посмотрел на меня. На всякий случай я отодвинулся подальше и строго сказал:

– Яблоко ешь!

Заинтригованная сестричка подошла поближе и ободряюще погладила неразумного пациента по макушке. Взгляд Колесова мгновенно переместился на ее пышную грудь, оказавшуюся вровень с его глазами, и счастливо затуманился. С этой минуты я больше не сомневался, что Колобок рано или поздно сумеет сделать из Мишки полноценного члена общества.

Яблоко Мишка спорол целиком. Вместе с хвостиком. Он методично откусывал один кусок за другим и заглатывал их, почти не пережевывая. Затем с явным гастрономическим интересом снова посмотрел на меня. Я засомневался, не поспешил ли с выводами на его счет и попросил сестричку в качестве отвлекающего маневра подсунуть пациенту еще одно яблоко, предварительно освободив его от плодоножки.

– Почему в палате посторонние?

От резкого голоса, раздавшегося совершенно неожиданно, я подпрыгнул, а сестричка испуганно

ойкнула. На пороге палаты стоял Тарасов собственной персоной. Оглядываясь, я заметил, как взгляд Колесова принимает пугающее «растительно»-бездушное выражение. Тарасов, судя по всему, вызывал у него подсознательную неприязнь.

– Уж не меня ли вы считаете посторонним? – вежливо поинтересовался я, поднимаясь.

Правую руку Тарасов держал в кармане халата. Проследив мой взгляд, он как-то неестественно неторопливо вынул руку, карман при этом остался оттопыренным, как если бы там что-то лежало, и буркнул, сдерживая раздражение:

– А, это вы… Все равно вам придется покинуть палату.

– Это еще почему? – удивился я. – Меня пригласил осмотреть пациента его лечащий врач. И теперь я собираюсь Крутикова дождаться.

Я не знал, кто из двоих психиатров «играл втемную», а потому твердо решил не оставлять ни одного из них наедине с Колесовым. Хотя бы сейчас, когда у меня была такая возможность.

– А я, по-вашему, что, маляром здесь работаю? – поинтересовался Тарасов в своей обычной грубоватой манере.

Он раздраженно дернул плечами, в кармане глухо звякнуло. Лицо психиатра приняло страдальческое выражение, руку он снова сунул в карман.

– Вы что, не понимаете?.. – начал он, но замолчал и, нахмурившись, вышел в коридор.

Насмерть перепуганная медсестра недоуменно развела руками.

– Чего это он? Вчера Колобок на всех орал, сегодня этот…

– Колобок?! Орал?!

Я не верил своим ушам.

– Ой! – сестричка перепугалась еще больше. – Я хотела сказать, Владимир Николаевич…

– Расслабься, детка, – нежно сказал я, – ответь лучше, инъекции пациенту делают? И какие?

– Детка, – обрадованно повторил Мишка.

Я потрепал его по руке.

– Верно, приятель. Это было твое любимое слово.

– Вы чему пациента учите! – возмутилась сестричка. – А насчет инъекций, так вам лучше у Владимира Николаевича спросить. Он их назначает. И делает сам.

Из коридора донеслись быстрые шаги, и в палату вкатился Колобок.

– Кто меня склоняет? Здравствуй, тезка.

– Приятель, – сказал Мишка.

Мне показалось, что он при этом слегка улыбнулся.

– А! Я вижу, вы уже болтаете!

– Да, успехи потрясающие, – признал я. – Ты про Попова узнал?

– Нет еще, – Колобок засуетился, – некогда было.

– Понятно. Мне пора, – я направился к двери, Колобок за мной. – Кстати, пока тебя не было, к пациенту Тарасов заходил.

– Зачем? – Лицо Колобка приобрело устойчиво-серый оттенок.

– Не знаю. Мне показалось, у него в кармане были ампулы и шприц, – подлил я масла в костерок и на этом поспешил ретироваться.

Рабочий день проходил как обычно. Точнее сказать, как всегда незаметно пролетал. Минуты мчались галопом одна за другой. Не успел я оглянуться, часы уже показывали одиннадцать.