Волынщики
Шрифт:
Все приветствовали нас дружелюбно и предлагали свои услуги, и я должен сознаться, что вообще в том краю народ прямодушнее и услужливее, нежели у нас. Гюриель подводил каждого из них к Брюлете, называя по имени и прося их смотреть на нее, как на родную его сестру. Она вдруг получила целую кучу поклонов и вежливостей, так что и в деревне у нас не могли бы ей оказать более почести.
Когда наступил час сна, старый лесник предложил мне лечь в его комнате. Хижина Жозе стояла подле нашей, но она была так мала, что вдвоем нам было бы там тесно. Я последовал за хозяином тем охотнее, что на мне лежала обязанность беречь Брюлету. Войдя в шалаш, я заметил, впрочем, что Брюлета вне
Заглянув в каморку, где расположились наши девушки, я увидел, что там стоит постель, чистая-пречистая, и разная утварь, довольно хорошая. Гюриель при помощи мулов мог легко и без издержек перевозить с места на место вещи своей сестры. О вещах же отца ему нечего было заботиться: у старика в каморке не было ничего, кроме кучи сухих папоротников, покрытых одеялом. Да и то он находил, что этого еще и много, и говорил, что лучше всего спать под открытым небом, как его сын.
Я так устал, что мог обойтись без порядочной постели и крепко проспал до самого утра. Думаю также, что и Брюлета спала недурно, потому что не слыхал, чтобы она шевелилась за тоненькой перегородкой, разделявшей нас: она, голубушка, лежала тихо как камешек.
Когда я проснулся, лесник и его сын были уже на ногах и советовались о чем-то между собой.
— Мы говорим о тебе, — сказал мне старик, — и так как нам пора на работу, то я желал бы тотчас же порешить дело, о котором толкуем. Я говорил Брюлете, что присутствие ее необходимо для Жозефа на некоторое время. Она изъявила готовность пробыть у нас, сколько возможно, и обещала остаться здесь, по крайней мере, с неделю, но за тебя она не могла поручиться и просила спросить тебя самого. Вот мы тебя и спрашиваем, надеясь, что ты согласишься на нашу просьбу. Поверь, что мы будем до смерти этому рады: ты нисколько не стеснишь нас и до крайности обяжешь, если распорядишься нами так, как мы бы сами тобой распорядились, если бы нам было нужно.
Это сказано было с видом такой искренности и дружелюбия, что мне нельзя было не согласиться, тем более что я не мог оставить Брюлету одну у чужих людей. И как ни долга казалась мне эта неделя, а я должен был уступить желанию Брюлеты для пользы бедного Жозе.
— Спасибо тебе, мой добрый Тьенне, — сказала Брюлета, выходя из другой каморки. — Спасибо и вам, добрые люди, за ваш ласковый прием. Я охотно останусь у вас, только с условием, что вы не будете делать для нас лишних издержек и предоставите нам жить за свой счет, как нам вдумается.
— Делайте что вам угодно, — сказал Гюриель. — Из опасения быть нам в тягость, вы еще, пожалуй, вздумаете уйти от нас поскорее. Лучше уж в таком случае нам заранее отказаться от удовольствия служить вам. Прошу вас только помнить, что мы с батюшкой, слава Богу, таки зарабатываем копейку, и что для нас всего на свете приятнее угождать друзьям и отдавать им почет.
Мне казалось, что Гюриель при каждом удобном случае намекал на свои денежки, как будто бы желая сказать: «я выгодный женишок». Он тотчас же, впрочем, устранил всякую мысль об этом, сказав, что намерен нас оставить.
При этих словах Брюлета слегка вздрогнула, но тотчас же оправилась и спросила с видом равнодушным, куда он идет и надолго ли.
— Я иду работать в Рошский лес, — отвечал Гюриель, — недалеко отсюда. Если вам что понадобится, я могу прийти: Тьенне знает дорогу. Сперва я пройду на Крозскую пустошь взять мулов, а на обратном пути оттуда зайду проститься с вами.
Сказав это, Гюриель ушел. Лесник, наказав дочери заботиться и угождать нам, также отправился на работу, а мы с Брюлетой остались наедине с Теренцией, которая принялась служить нам, как наемная работница, не показывая, впрочем, ни малейшего радушия и отвечая «да» или «нет» на все, что только мы ей ни говорили. Такое обращение оскорбило Брюлету, и в ту минуту, когда мы остались одни, она сказала:
— Мне кажется, Тьенне, что мы больно не нравимся этой девушке. Она сегодня ночью спала со мной на одной постели так, как будто я ёж какой-нибудь: забилась в самый угол, уткнула нос в перегородку и не хотела сказать мне ни слова, только спросила, довольно ли мне одеяла. Мне и без того от усталости спать хотелось, а она еще вздумала притворяться спящей, чтобы только не говорить со мной. Заметив это, я тоже сделала вид, что сплю, но долго не могла сомкнуть глаз, слыша, как она надрывается от слез. Лучше всего, поверь мне, не стеснять ее и посмотреть, нет ли другой какой-нибудь пустой хижины в лесу. Если нет, то я перейду к старухе, которая вчера была здесь: уговорю ее послать мужа спать к соседям, а сама помещусь у нее. По-моему, лучше уж спать на сухих листьях, чем на перине и подушках, смоченных слезами. Да и насчет еды нужно также позаботиться: надеюсь, что ты сегодня же сходишь в Мепль и купишь там все, что нам нужно, а я буду стряпать.
— Все это прекрасно, Брюлета, — отвечал я, — и я сделаю все, что ты хочешь. Мы найдем для тебя помещение, а обо мне можешь не беспокоиться. Я не сахарный и не нежнее Гюриеля, который всю ночь проспал на дворе у ваших дверей, и от всей души готов сделать для тебя то же самое и, надеюсь, не растаю от росы. Только вот что я скажу тебе: если мы перейдём отсюда и откажемся от их стола, то старик подумает, что мы рассердились. И так как он принял нас так радушно, что ни в чем не может упрекнуть себя, то догадается тотчас же, что всему причина — его дочь. Он, может быть, станет ее бранить, а, сама подумай, заслуживает ли она этого. Ты говоришь, что она вела себя скромно и во всем угождала тебе. Значит, у нее есть какое-то горе на душе. А разве мы имеем право осуждать ее за печаль и молчание? Не лучше ли будет, если мы не станем обращать на нее внимания и предоставим ей на свободе видеться со своим возлюбленным, если он у нее есть, а сами станем заниматься Жозефом, для которого, собственно, сюда и пришли? Подумай, наконец, о том, что скажут люди, когда увидят, что мы удаляемся с тобой в особую хижину. Разве они не могут подумать, что у нас на уме что-нибудь недоброе?
— Правда твоя, Тьенне, — отвечала Брюлета. — Так и быть, я постараюсь поладить с этой капризницей и подожду, когда пройдет ее хандра.
Тринадцатые посиделки
Приготовив завтрак и видя, что солнце поднялось высоко, Теренция спросила Брюлету, будила ли она Жозефа.
— Давно пора, — сказала она. — Он сердится, когда я не разбужу его вовремя, потому что на следующую ночь ему очень трудно заснуть.
— Если вы всегда его будите, душенька, — отвечала Брюлета, — то и теперь разбудите: я не знаю его привычек.
— Нет, — сказала Теренция резким голосом, — теперь ваше дело за ним ухаживать: вы ведь для того и пришли сюда. Я могу отдохнуть теперь и предоставить этот труд вам.
— Бедный Жозе! — не могла утерпеть, чтобы не сказать, Брюлета. — Я вижу, что он вам в тягость, и что гораздо лучше будет, если он возвратится с нами на свою сторону.
Теренция не отвечала и повернулась к нам спиной, а я сказал Брюлете:
— Пойдем вместе будить его. Я уверен, что он будет рад, когда услышит твой голос.