Волынщики
Шрифт:
— Вы правы, Теренция, — сказала она, — я должна помочь вам сохранить вашу тайну и сделаю все, что могу. Не смею сказать, что употреблю всю свою власть на Жозефа в вашу пользу: вы слишком спесивы и могли бы обидеться этим. Понимаю также, что вы никогда не захотите принять от меня его дружбу как милость. Но будьте же справедливы, подумайте хорошенько и дайте мне совет. Я скромнее и тише вас, и прошу его у вас для успокоения своей совести.
— Говорите, я слушаю вас, — отвечала Теренция, успокоенная покорностью и разумом Брюлеты.
— Прежде всего, я должна вам сказать, — продолжала Брюлета, — что никогда не
— Скажите, я хочу знать непременно! — вскричала Теренция.
— Потому, — сказала Брюлета, — что он не любил меня так, как я бы хотела быть любимой. Я знаю Жозефа с самых ранних лет. До прихода к вам он никогда не был любезен и жил постоянно сам в себе, так что я считала его эгоистом. Теперь он, может быть, и изменился к лучшему, но после нашего вчерашнего разговора я более чем когда-нибудь убеждена в том, что нашла в его сердце соперницу, против которой не могла бы никак устоять, и эта соперница, поверьте мне, Теренция — музыка.
— Мне и самой приходило это иногда в голову, — сказала Теренция, подумав несколько и принимая спокойный вид. Видно, она, голубушка, желала лучше быть соперницей музыки в сердце Жозефа, нежели красотки Брюлеты.
— Жозеф, — продолжала она, — очень часто бывает в таком состоянии, в каком мне случалось иногда видеть батюшку. Для них играть на волынке такое удовольствие, что все уж остальное им просто нипочем. Но при всем том у батюшки такое доброе, любящее сердце, что я не ревную его к музыке.
— Дай Бог, Теренция, — сказала Брюлета, — чтобы Жозеф походил на него и был так же достоин вас.
— Меня? — повторила Теренция. — Почему же непременно меня, а не вас? Бог свидетель, я вовсе не думаю о себе, когда молюсь и тружусь для Жозефа. Поверьте мне, Брюлета, меня мало занимает моя судьба и я, право, не понимаю, как можно еще тут думать о себе, когда любишь кого-нибудь.
— Я вижу, милая Теренция, — сказала Брюлета, — что перед вами никуда не гожусь. Я, признаться, всегда и во всем хоть несколько, да подумаю о себе, и даже много там, где дело идет о счастии всей жизни. Может быть, вы и в самом деле любите Жозефа не так, как мне кажется, но, во всяком случае, прошу вас сказать мне, как я должна вести себя с ним. Мне что-то не верится, что я могла нанести ему смертельный удар, отняв у него всякую надежду. Но он болен, действительно болен, и потому я должна поступать с ним осторожно. А то, что моя дружба к нему велика и чистосердечна, и что я вовсе не такая ветреница, как вы думаете, вы можете видеть вот из чего. Если бы у меня было пятьдесят поклонников в деревне, то, сами подумайте, что мне было бы за охота и удовольствие прийти сюда, в дикий лес, и расставлять сети самому скромному и незавидному из них? Мне кажется, напротив, я потому уж только заслуживаю ваше уважение, что умею при случае покинуть веселую компанию и прийти на помощь бедному товарищу, вспомнившему обо мне во время болезни.
Теренция почувствовала, наконец, свою несправедливость и бросилась на шею к Брюлете. Она не просила у нее извинения, а только ласкала и слезами выражала свое искреннее раскаяние.
В таком положении были они, когда в конце аллеи показался Гюриель верхом на маленькой лошадке, сопровождаемый мулами и с собаками впереди.
Гюриель зашел проститься к нам. На его лице не было и тени печали, и он вовсе не походил на человека, который надеется бегством излечиться от погибельной страсти. Он был, напротив, так весел и доволен, что Брюлета подумала, что Теренция поместила его в число ее поклонников только для того, чтобы оправдать как-нибудь свою досаду.
Брюлета пробовала даже заставить его сказать настоящую причину его ухода. И когда он сказал, что у него спешное дело, а Теренция со своей стороны объявила, что он говорит неправду и начала просить его остаться, она рассердилась на его твердость и стала упрекать его в том, что он скучает в обществе берришонцев. Он предоставил ей смеяться и не хотел изменить своего намерения. Брюлета, наконец, не на шутку разобиделась и сказала ему:
— Так как мы с вами больше никогда, может быть, не увидимся, то вам не мешало бы возвратить мне вещицу, которая не принадлежит вам, а по-прежнему болтается у вас на ушах.
— Вот те на! А я думал, что она принадлежат мне так же, как мое ухо принадлежит моей голове: вещь эту подарила мне сестра.
— Ваша сестра не могла подарить вам того, что принадлежит мне и Жозефу.
— Сестра моя точно так же причащалась, как и вы, Брюлета, и когда я возвратил вашу вещицу Жозефу, она подарила мне свою. Спросите у нее, правду ли я говорю.
Теренция покраснела, а Гюриель посмеивался исподтишка. Брюлета тотчас же поняла, что в дураках остался один Жозеф, который носил на шее, как драгоценность, серебряное сердечко Теренции, между тем как подарок Брюлеты остался у Гюриеля. Не желая участвовать в обмане, она сказала, обращаясь к Теренции:
— Я думаю, что сердечко это принесет счастье Жозефу и должно у него остаться. А так как Гюриель говорит, что у него ваша вещица, то я прошу вас, Теренция, взять ее у него и подарить мне: она будет для меня драгоценна, как подарок от вас.
— Я готова подарить вам все, что хотите, и от чистого сердца, — отвечала Теренция, — но эта вещь не принадлежит мне: что раз отдано, того уже нельзя взять назад, и я не думаю, что Гюриель согласится мне ее возвратить.
— Я сделаю то, что захочет Брюлета, — возразил Гюриель с живостью. — Ну, Брюлета, прикажете отдать или нет?
— Отдайте, — сказала Брюлета, которая не могла уже отступить, хотя и хотела этого, видя, что Гюриель рассердился.
Он открыл сережку, снял сердечко и отдал его Брюлете, говоря:
— Пусть будет по-вашему! Но, отдавая вам подарок сестры, я бы желал, по крайней мере, быть уверенным, что вы не променяете его и никому не отдадите.
— Вот вам доказательство, что этого никогда не будет, — сказала Брюлета, привязав сердечко к ожерелью Теренции. — Я отдаю его на сохранение Теренции. Ваши уши освободились теперь от тяжести, а когда вы завернете в наши края, то мы и без того вас узнаем.
— Благодарим покорно, — отвечал Гюриель. — Я исполнил свой долг относительно Жозефа. Вам известно теперь, что может составить его счастье, а более в его дела я мешаться не намерен. Вы, вероятно, уведете его с собой, и потому вряд ли мне представится случай побывать в вашей стороне. Прощайте же, моя красавица. Желаю вам всех благ, которых вы вполне заслуживаете, и оставляю вас на попечение моего семейства, которое лучше меня сумеет угодить вам и проводит вас домой, когда вам будет угодно.