Вонгозеро
Шрифт:
Во все это, наверное, действительно можно было бы поверить, если бы только взгляд время от времени сам собой не сворачивал к датчику уровня топлива на приборной панели — тонкая красная стрелочка, с каждым разом опускающаяся все ниже — еще триста, двести пятьдесят, двести километров — и нужно будет остановиться, открыть багажник, достать канистры и долить бензин — оглядываясь, прислушиваясь и поглядывая на дорогу. Всю жизнь я очень плохо считала в уме — и в школе, и после, во взрослой жизни, мне всегда требовался лист бумаги или калькулятор, но времени у меня теперь было достаточно для того, чтобы стало совершенно ясно — бензина, тяжело плещущегося сейчас где-то в багажнике, Витаре ни за что не хватит, и где-то впереди — возможно, среди недружелюбных, покрытых льдом холодных северных озер, а может быть, и раньше — прямо на трассе, в нескольких километрах от какой-нибудь богом
Но момент этот пока не настал — до него было еще далеко; стрелка ползла вниз медленно, дорога была пуста, и можно было сказать себе: «Аня, перестань бежать впереди поезда, ты не одна, твоя задача всего лишь — не заснуть сейчас, держать руль обеими руками, следить за красными габаритами едущего впереди Лендкрузера, а ближе к утру, возле Новгорода, ты пересядешь на пассажирское сиденье, закроешь глаза, и ответственность за весь оставшийся отрезок пути ляжет уже на другие плечи — пока ты будешь спать, остальные обязательно придумают что-нибудь, чтобы пополнить запасы топлива и добраться до места, где тебе ничего уже не будет угрожать».
Еще через час или полтора снегопад утих — внезапно, резко, и темнота вокруг опять сделалась прозрачной, а светлые пятна расположенных вдоль трассы деревень снова стали видны издалека; названия у них уже были совсем незнакомые, да и внешне они совсем не походили на гладкие подмосковные поселки — маленькие, в два окошка, вросшие в землю домики, завалившиеся вовнутрь заборы, — то ли оттого, что была уже глубокая ночь, то ли по какой-то другой причине окна обращенных к шоссе домов были темными, словно закрытые глаза, а многие и вовсе спрятаны за ставнями; дорога в этом месте была такой узкой и невзрачной, что я готова была бы поверить в то, что мы сбились с пути, если бы не Сережино уверенное движение вперед. Может быть, потому, что вести машину стало легче, а может, потому что подаренная снежной завесой безмятежность ушла вместе со снегопадом, мы стали двигаться быстрее — даже Марине удалось разогнать Лендкрузер почти до сотни километров в час.
Это случилось сразу за Вышним Волочком — сонным, безлюдным, беззащитным, с единственным мигающим светофором — мы проскочили его без остановки, а за ним один или два небольших и таких же пустынных поселка со слепыми окнами и скупо расставленными вдоль трассы уличными фонарями; когда впереди показался следующий, слабо освещенный участок шоссе, прямо перед табличкой, надпись на которой я не успела разобрать, я увидела припаркованную под прямым углом к дороге бело-синюю машину ДПС с выключенными фарами, а возле нее, чуть впереди, человеческую фигуру в ядовито-желтом жилете со светящимися поперечными полосками. До стоящей на обочине машины оставалось еще метров триста, когда человек в жилете, увидев нас, поднял руку с жезлом и сделал шаг по направлению к дороге, и в ту же секунду Лендкрузер сбросил скорость, дал правый поворотник и начал медленно съезжать к обочине. Что она делает, идиотка, подумала я с отчаянием, ну какие здесь могут быть гаишники — сейчас, в это время, в этом месте, я громко сказала: «Марина!», словно она могла меня услышать, и тут же папа, спавший на пассажирском сиденье, рывком поднял голову, а через какую-то долю секунды он уже, навалившись на мое плечо, несколько раз резко нажал на гудок; неприятный, пронзительный Витарин вопль сразу же заставил меня очнуться, и я включила дальний свет, яркий холодный голубоватый сноп которого выхватил из темноты неподвижную машину ДПС, и стало видно, что боковое стекло у нее выбито, а обращенный к нам белый борт с продольной синей полосой вмят вовнутрь вместе с передней стойкой. Стоявший возле нее человек на свету тоже выглядел как-то неправильно — оказалось, что светящийся в темноте форменный жилет натянут сверху на спортивную, забрызганную грязью куртку, не имевшую с формой ДПС ничего общего, а слева от машины, в кустах, стоят и другие человеческие фигуры, уже безо всяких жилетов. Я сейчас обгоню ее и оставлю здесь, безнадежно подумала я, и мы больше ничего не сможем для нее сделать, не может быть, чтобы Сережа тоже затормозил, я не успею даже взять рацию и предупредить его, он же видит, не может не видеть, что это никакая не ДПС. Я ударила ногой педаль газа, и, продолжая сигналить, Витара рванула было на встречную полосу — мне очень нужно было увидеть, что делает Сережа, но в этот момент, так и не успев остановиться, Лендкрузер тоже резко вильнул влево, обратно на дорогу, и, ускоряясь, мы все пролетели мимо раскуроченной
— Стрельнуть бы в них, — произнес папа Боря сквозь сжатые зубы и снял наконец руку с гудка, — стервятники, — и, повернувшись всем телом, насколько позволял ремень безопасности, еще раз взглянул назад, а я смотрела на габариты едущего впереди Лендкрузера, который теперь слегка болтало из стороны в сторону, и думала — я готова была ее бросить, объехать по встречной и удрать, не оглядываясь, у меня не было времени подумать, не было никакого плана, я просто увидела опасность и дала газу, и теперь мы обе — и она, и я, знаем это и никогда не забудем — если произойдет что-то еще, что-то такое же страшное, я не стану рисковать, не остановлюсь и не попытаюсь помочь; и еще я думала — об этом невозможно было не думать — а если бы не было никакого Лендкрузера, если бы на этой темной пустой дороге передо мной была только Сережина машина, что бы я сделала тогда?
Папа наконец перестал смотреть назад и взял в руку микрофон:
— Надо бы остановиться, Сереж, — сказал он, — ты посмотри, как ее болтает, Леньке пора возвращаться за руль.
— Я понял, — раздался Сережин голос, — только надо подыскать место подальше отсюда.
Всем нам было ясно, что имело бы смысл проехать еще хотя бы километров двадцать-тридцать, прежде чем останавливаться, но одного взгляда на нервные броски Лендкрузера по дороге было достаточно для того, чтобы понять — этого времени у нас нет и Марина сейчас либо зацепит кого-то из нас, либо просто вылетит в кювет. Почти сразу после того, как тусклый свет уличных фонарей пропал из вида, Сережа сбавил скорость, а еще через несколько минут произнес:
— Все, здесь давайте, не помню точно, сколько тут до следующей деревни, но их вокруг полно, дальше до самого Валдая подходящего места уже можем и не найти. Выходим, фары погасите только, — и съехал на обочину.
Мы остановились; папа завозился, выуживая из-за спинки сиденья лежавший там карабин. Поймав мой взгляд, он сказал:
— Возьму-ка я его с собой, на случай, если тут остались еще какие-нибудь добрые люди, которым придет в голову с нами пообщаться. Вылезай, Анюта, поменяемся, похоже, я выспался.
Выходить из машины мне не хотелось — я с удовольствием осталась бы за рулем и подождала бы, пока Марину не пересадят на пассажирское сиденье, только бы ее сейчас не видеть, не встречаться с ней глазами, но выхода не было — я отстегнула ремень и шагнула на дорогу. Водительская дверь Лендкрузера тут же распахнулась, Марина выскочила из машины — даже при выключенных фарах ее белый комбинезон словно бы светился в темноте — и побежала ко мне, всхлипывая; я втянула голову в плечи, у меня не было времени подумать, хотелось крикнуть мне, я испугалась, у меня же Мишка тут, в машине, я не могла остановиться, и тут она подбежала ко мне совсем близко и схватила меня за руки.
— Простите меня, — сказала она, и я увидела, что она плачет, — я такая дура, просто я устала, такая жуткая была дорога, я не сообразила, увидела эту чертову форму и чуть не остановилась, а потом ты засигналила и включила дальний, и Леня проснулся, если бы не ты, Аня, если бы не ты… — Она обняла меня и все продолжала что-то быстро говорить мне в ухо, а я стояла и не могла себя заставить к ней прикоснуться, и думала только — я готова была тебя бросить, ты даже не заметила, но я бы точно тебя там бросила.
Подошедший Леня взял ее за руку и увел в машину; вернувшись, он сказал:
— У меня треть бака осталась. Скоро Валдай, до Чудова километров двести, я бы здесь дозаправился — пока не выскочим на мурманскую трассу, другой возможности может и не быть.
Пока доливали топливо — папа стоял с карабином в руках, Леня с Сережей суетились с канистрами, — я отошла в сторону и закурила. Напряженная сосредоточенность, крепко державшая меня с того самого момента, как мы выехали из дома, не дававшая мне заснуть и заставлявшая крепко держаться за руль, слетела одним махом — как будто ее и не было, с облегчением я почувствовала, что мне даже не нужно смотреть на дорогу, не покажется ли чужой, потому что с этого момента все — и маршрут, которым мы будем двигаться дальше, и количество бензина в Витарином баке, и наша безопасность — больше не моя забота; я сяду сейчас в машину, откину спинку назад, закрою глаза, и все это перестанет существовать, а когда я открою их в следующий раз, вокруг уже будет только тайга, озера и редкие деревни с чужими северными именами, а весь этот бурлящий, угрожающий муравейник останется так далеко, словно его и нет вовсе.