Вонгозеро
Шрифт:
Я смотрела на нее во все глаза — вся ее фигура, напряженная, согнутая спина, медленный шаг, санки — что-то напомнила мне, что-то тревожное, неприятное, я чувствовала, что вот-вот вспомню; мы уже обогнали ее, и я, обернувшись, пыталась рассмотреть ее получше, как вдруг Витара вывернулась из колеи, освободившись от сковывающего ее снега, побежала быстрее, и мы достигли широкого, пустого перекрестка.
— Здесь налево, — хрустнуло в рации, и я вздрогнула, словно не ожидала услышать человеческий голос, словно я была одна в машине. Повернув голову, я взглянула на папу — сжимая руль обеими руками, он смотрел прямо перед собой и, казалось, даже не заметил, что я уже не сплю; лицо у него было
Улица, на которую мы свернули, вероятно, была центральной — она была шире и значительно лучше укатана, но по обеим ее сторонам нависали такие же массивные кучи снега, как будто тротуаров не было вообще, и люди, которых здесь было гораздо больше, шли прямо по проезжей части — медленно и безмолвно; все они двигались в одну сторону, но на расстоянии — словно стараясь держаться друг от друга подальше, и большинство из них были с санками, на которых лежали одинаковые длинные пластиковые мешки. Какая-то женщина, остановившись, пыталась водрузить упавший в снег мешок обратно на санки — видно было, что ей тяжело, и она кружила вокруг него, стараясь приподнять его то с одного конца, то с другого; обогнув ее широким кругом, мимо нее почти пробежал человек с лицом, плотно укутанным шарфом.
Именно в этот момент позади нас раздался прерывистый, резкий автомобильный сигнал, с пассажирского сиденья мне трудно было разглядеть в зеркалах, что происходит, — папа, схватив микрофон, почти прокричал в него:
— Ира, не психуй, они не опасны, куда ты гонишь, въедешь куда-нибудь, и тогда мы точно здесь застрянем, — но ответа не последовало, а еще через мгновение, виляя и продолжая сигналить, нас обогнала Сережина машина, едва не увязнув в снежной каше на краю дороги. — Чертова дура. — Он выругался и прибавил скорость, стараясь догнать удаляющийся Паджеро; мне казалось, что мы наделали много шума посреди этой тихой улицы, но люди, шедшие вдоль дороги, словно не замечали нас — только женщина, сражавшаяся с тяжелым мешком, выпрямилась и посмотрела в нашу сторону — вся нижняя часть лица у нее была закрыта платком, но я все равно заметила, что она совсем молодая, почти девочка; к моменту, когда мы поравнялись с ней, она уже потеряла к нам интерес и, нагнувшись, продолжила заниматься своим мешком.
Сережина машина теперь была далеко впереди — вздымая тучи снежной пыли из-под задних колес и опасно кренясь, она все увеличивала расстояние между нами, но папа уже перестал пытаться нагнать ее — слишком опасно раскачивалась Витара в неглубокой, еле намеченной колее, и мы снова поехали медленнее. Снаружи послышался какой-то пока неопределенный звук, приглушенный обступившими улицу домами и высокими сугробами — еле слышный, но тоже какой-то невыносимо знакомый, напоминающий что-то, и потому я нажала на кнопку и опустила автомобильное стекло до середины.
— Хорошо, что она тебя не видит, — тут же сказал папа, — в Боровичах Леня вообще пытался выйти из машины, так она такое устроила, мы ее еле успокоили.
— Да что здесь такое? — спросила я наконец; как только он нарушил молчание, мне тоже сразу стало легко заговорить, как будто до этого было нельзя.
— Это уже второй такой город. Мы не сразу поняли — карантина нет, но ты посмотри вокруг, — отозвался он, и я тут же, как будто мне нужна была только эта небольшая подсказка, прочитала все знаки, которые до этого просто смутно тревожили меня: нечищеные улицы, заколоченные окна, люди с санками, длинные, тяжелые мешки, укутанные лица и тишина — неестественная, звенящая, нарушаемая единственным звуком — монотонным, с одинаковыми интервалами звоном, доносящимся откуда-то спереди, из-за невысоких, коренастых домов.
Очень скоро мы поравнялись с источником этого звука — справа от дороги, между домами на короткое время распахнулся просвет, в котором видно было небольшую площадь — широкое, пустое место, окруженное невысокими каменными домами; мелькнул обязательный памятник Ленину, серо-белый, со снежными погонами на плечах, но где-то там, на площади, стояла еще и церковь — ее не было видно целиком, но из-за домов виднелись пять сине-зеленых, тоже припорошенных снегом круглых церковных голов и, отдельно, остроконечная звонница. Именно туда, на эту площадь, и сворачивал редкий, неплотный поток людей с санками; я успела только заметить невысокую, плотную груду темных мешков, сложенных как попало прямо на снегу, и человеческую фигуру в черном, стоящую отдельно, возле наспех сколоченного деревянного помоста, к которому был подвешен продолговатый кусок железа — широко, деловито размахиваясь, человек в черном методично ударял по нему чем-то тяжелым. Площадь мелькнула и исчезла, но звон был слышен еще какое-то время; мы миновали несколько съездов на боковые улицы, и теперь я увидела, что некоторые из них покрыты нетронутым, ровным слоем снега — не было ни единого человеческого следа от дороги, по которой мы ехали, и до самого горизонта, куда доставал глаз.
— Как же так, — сказала я, — получается, их просто бросили? Ни карантина, ни санитарных машин — ничего?
— Не смотри, Аня, — отозвался папа, — сейчас все кончится, мы почти снаружи. — Витара еще раз повернула, и засыпанный снегом город, невысокий, розовый с голубым, весь оказался справа — со своими церквями, прозрачным воздухом и пустыми улицами, а потом исчез совсем — просто остался позади, и не хотелось оборачиваться, чтобы взглянуть на него еще раз. Сразу после перечеркнутой таблички с надписью «Устюжна», спокойно припаркованный у обочины, стоял Сережин Паджеро — покрытые полупрозрачным инеем задние стекла, небольшой дымок из выхлопной трубы. Когда мы поравнялись с ним, он затарахтел, выехал обратно на дорогу и пристроился в самом конце, за Лендкрузером и серебристым пикапом.
Тем, кто жил здесь, вероятно, было уже не до засыпанной снегом дороги — снега было немного, сантиметров пятнадцать-двадцать, но лежал он неровными, смерзшимися комками, словно начал таять и тут же снова замерз; Витара, снова оказавшаяся первой в колонне, ползла медленно, с трудом переваливаясь с одной снежной кочки на другую. Мы проехали метров сто, не больше, когда папа, чертыхнувшись, снова потянулся за рацией:
— Эй, на пикапе, давайте вы вперед, дорогу прокладывать, вы потяжелее.
— Есть, Андреич, — отозвался Андрей немедленно и даже, пожалуй, весело — пикап, громыхая прицепом, легко обогнал нас и поехал впереди, оставляя после себя полоску утрамбованного, плотного снега, по которому двигаться сразу же стало значительно легче. Я удивленно взглянула на папу, а разговор продолжался:
— Что там у тебя на навигаторе, Андрюха, скоро поворот?
— Километров через пятнадцать, — ответил «Андрюха», — и потом еще сто километров спокойной дороги, почти все деревни в стороне от трассы, Череповец объезжаем по широкому кругу, а вот за ним уже будет посложнее. Я бы заранее где-нибудь остановился топлива долить, чтобы дальше уже без остановок, ты как?
— Мысль, — сказал папа одобрительно, — давай не доезжая до Череповца, мало ли что там, в окрестностях, город большой.
Что-то явно произошло между ними, пока я спала, пока спал Сережа; оставаясь на связи друг с другом, эти двое мужчин как-то сумели договориться, и в разговоре не чувствовалось больше никакой напряженности. Перехватив мой взгляд, папа коротко улыбнулся:
— Нормальный мужик, хорошо, что мы его встретили. И запасливый — лодка у него с собой резиновая, сеть, снасти — я бы и то, пожалуй, лучше не собрался, — а потом, взглянув на меня, добавил: — Ты как? Отдохнула? Смотри, если надо выйти — давай тут где-нибудь тормознем.