Вопреки судьбе
Шрифт:
Однажды ему попалось письмо матери к сыну. Старая еврейка попала в оккупацию, и последнее письмо передала сыну из гетто, зная, что поутру ее расстреляют. Она писала, как жили за колючей проволокой – продолжая рожать детей и растить их, устраивая школу, роддома, запасая еду и ценности… И знали: их скоро не станет. Спокойное, подробное письмо. Особенно поразило Дыма описание последнего дня в гетто. Пожилая дама занималась с учеником французским языком, задала задание на следующий раз, проверила, правильно ли мальчик записал его. Она знала, что завтра не будет ни ее, ни мальчика.
Дым подумал тогда: это невозможно. Невозможно жить в тюрьме. И нельзя допустить, чтобы это повторилось, чтобы невиновных людей, детей, женщин пытали и мучили. И главное, отнимали надежду.
Насильник знает, когда окончится срок его заключения.
Убийца знает: его посадят на электрический стул тогда-то.
А невинные жертвы живут в неизвестности, существуют, уверенные лишь в одном: лучше уже не будет. Впереди – только смерть.
И вот – двадцать первый век, цивилизованная страна, и – новые жертвы фашистов.
Пока Дым размышлял, у стены произошло движение. Создание, похожее на обезьяну, облезлую и несуразную, одетое в обрывки камуфляжной формы, внезапно оказалось под носом у автоматчиков, у самого укрепления. Как мутант подобрался, Дым не понял – наверное, воспользовался каким-то навыком. Тварь прилепила к стене взрывчатку и поковыляла прочь. Автоматчики не отреагировали – наверное, у них был приказ не тратить зря патроны.
Взрыв, хоть и ожидаемый, прогремел внезапно.
Пора было действовать.
Эмоции, посторонние мысли, идеологическая подоплека, тревога за Аню – все исчезло, потонуло в грохоте и в пыли.
Дым на секунду замер – и, отдав короткую команду Моджахеду, рванул с места.
Группа ждала. Не подготовленные бойцы, а случайно набранная команда, и самый случайный, после Рикки, в ней – Дым. Но сейчас командовал он, и ему повиновались. В бою не может быть сомнений – командир всегда прав. А значит, у самого командира не может быть ни тени сомнения. Это потом придет время анализа и угрызений, а сейчас все решают секунды.
Погнали.
На стене поднялся переполох, началась беспорядочная стрельба, до ушей Дыма долетали панические крики охранников. Он вылетел к своим, успел скомандовать:
– Вперед! По плану!
И почувствовал Нико, ведущего мутантов на смерть.
Это тоже было как взрыв, как удар по нервам – никогда еще Дым не ощущал эмоционального воздействия такой силы.
«Все – сюда. Вперед. Только вперед. Вместе. Забыв о вражде. В едином порыве».
Он потерял контроль над собой, растворившись в призыве, вроде его повалили на землю и держали многие пары рук, кажется, Кузя положила его голову себе на колени, и сжатые зубы скрежетали, крошились, как у эпилептика. Дым утратил себя, он был одновременно Нико и полчищами мутантов. Имя им – легион.
Не наделенные сознанием, послушные единой воле, дети Зоны устремились на укрепления базы.
Не было гнева, не было страха, было одно движение: смести все на своем пути и двигаться вперед, туда, где лучше, где согласные на все самки, кормежка без ограничений, не дуют ветра, не бывает Выбросов, а люди с ружьями попадают в аномалии – все, без исключения. Эти и многие другие животные блага живописал Нико с мастерством бывалого журналиста. Точно так же ведет за собой толпы аппарат пропаганды. Это было, есть и будет, и ничего не изменить. Толпа звереет, толпа не думает об опасности, пули автоматчиков, прореживающие ряды, ничего не могут изменить – единая масса не замечает гибели отдельных клеток.
Его привели в чувство – плеснули в лицо водой. Дым бросил взгляд на Нико – мутант выглядел отрешенным. Его нужно вести, его нельзя оставить здесь, когда кончатся силы и толпа созданий выйдет из-под контроля, они сожрут кукловода.
– Боров, – хрипло скомандовал Дым, – эвакуируй Нико.
Он не ошибся, толстый сталкер прекрасно знал, как эвакуировать людей. Есть несколько техник, Боров воспользовался подходящей ситуации: обхватил Нико сзади под грудью, сцепив руки в замок, и побежал, подбивая непослушные ноги мутанта своими коленями, чтобы Нико переставлял конечности. Чукча проявил чудеса выучки: двигался рядом, обеспечивая огневую поддержку.
Отряд бежал к люку. Первым цели достиг Арамис, потянул за крышку, поднял. Из подземелья в нос ударил густой запах дерьма.
– Я туда не пойду, – начала было Рикки, но никто не обратил внимания на подростковые капризы.
Арамис уже был внизу. Моджахед и Кузя прикрывали. Дым заставил спуститься Рикки, следом – Борова с Нико, Чукчу. Потом отправил в канализацию Марьяну, Арамиса, сам спустился последним и закрыл люк.
Члены группы уже подсвечивали себе дорогу фонариками – мощными, тактическими, слепящими. Попадись кто навстречу – не проморгается несколько минут. У Борова фонарик был закреплен на пистолете – удобно. Подсветил – и выстрелил.
Под ногами хлюпало, воняло сильно, но терпимо.
«Ох, и грязные будем, – подумал Дым, – Анька меня убьет…».
Ни черта нет романтического в канализации, только диггерам в химзе и противогазах доступна красота подобных подземелий. Простой же человек движется по стоку быстро, содрогаясь и стараясь дышать ртом.
– Я здесь не останусь! – гнусаво завопила Рикки.
Боров остановился, пошарил в рюкзаке и извлек противогаз.
– На вот. Надень. И сторожи: мало ли, кто за нами. Увидишь хоть кого – стреляй на поражение. Часы есть? Через сорок минут иди следом, на базу. Если мы за тобой не вернемся, нас убили. Выбирайся и постарайся или умереть быстрее, или выжить.
Как ни странно, подействовало. Девушка осталась за спинами. Вперед. Быстрее, еще быстрее, поднимая тяжелые смрадные брызги.
На войне вообще трудно остаться чистым.
Кузя обогнала отряд, взвилась по лестнице, толкнула люк – открыто. Поток свежего воздуха просачивался через щель, манил наружу. Марьяна сильнее приподняла крышку, обменялась с кем-то паролем, махнула рукой: выходите, мол.
Они оказались в отнорке внутреннего двора. Над головой – расчерченное металлической решеткой небо. Бритоголовый парень в черной форме охранника отчитывался перед Кузей: