Вопреки всему (сборник)
Шрифт:
Ничего удивительного не было в речах тыловика — начальника паспортного стола, на кителе которого красовалась колодка одной-единственной медали — "За доблестный труд в Великой Отечественной войне"; Куликов не удивился тому, что тот не понял фронтовика, как не удивится и тому, если из оловянного взора тыловика выплеснется оловянное презрение.
— Но я-то не мертвый, — Куликов гневно стукнул себя кулаком по груди. — Я — живой!
— Это еще надо проверить, — заявил начальник паспортного стола, — кто ты есть на самом деле… Ишь, за кого себя выдаешь! Я займусь этим вопросом, — угрожающим
Так Куликов ни с чем покинул райотдел милиции. Вышел он оттуда в состоянии, конечно, подмятом, хотя особо не огорчился. Без паспортов сельский народ жил тогда во всем Советском Союзе, во всех деревнях без исключения — жил и особо не горевал. В город деревенским людям дорога была заказана, у тех, кто хотел выбраться, особенно у молодых, было только два способа это сделать: уйти в армию либо поступить в институт.
Но поступить в институт с низким уровнем подготовки в сельских школах было делом нереальным (хотя один человек из тысячи все-таки поступал в вуз), оставалась только армия.
В армии же — жениться на какой-нибудь бабехе, работнице котлетного цеха местного бакалейно-кулинарного завода, и прописаться на ее площади. С этой пропиской можно было устроиться разнорабочим на стройку, а там уж соображать, как быть дальше, куда двигаться — то ли в главные технологи мастерской по сушке ржаных сухарей, то ли в поликлинику, где лечат от насморка попугаев и кроликов. Но это так — соображения навскидку. На всякий случай…
Сложный путь — длинный, долгий, полный порогов и препятствий, но вполне одолимый, к старости лет он, глядишь, и школу сельской молодежи сумеет закончить — все десять классов, совмещенные с курсами редакторов стенных газет, и добиться того, что станет бесперебойно получать на производстве молоко за вредность.
Вскоре Куликов забыл про неудачный поход в паспортный стол — за горло взяли колхозные дела, так взяли, что дышать сделалось нечем, с ранней весны до поздней осени — не продохнуть совершенно. Он даже предположить не мог, что председательская поклажа, взваленная на плечи, может убить в человеке все живое, не оставить ничего, кроме усталости.
За паспортом он вновь явился в райцентр уже в пятьдесят втором году, когда его решили отправить на трехгодичные курсы председателей колхоза, поскольку работал он ударно, колхоз вытянул в передовые… И не один раз вытянул, чтобы показать: он умеет делать и это, а — каждый месяц, каждый год, раз за разом, что было невероятно трудно.
В общем, достойным мужиком оказался Куликов, такой в любом месте, куда бы его ни определили, не подведет. Но ехать на курсы без паспорта было нельзя — развернут в дверях, ткнут кулаком под лопатки, чтобы придать ускорение, а потом еще вдогонку, если замешкаешься, лопатой по заднице огреют.
Встретил Куликова в райотделе все тот же паспортист-начальник, старший лейтенант. За шесть прошедших лет он здорово постарел и помордастел, широкое бабье лицо его покрылось сетью мелких морщин, будто яблоко, засунутое в печь.
Увидев Куликова, он сморщился еще больше, совсем старичком стал, в следующий миг взнялся над самим собой, будто ворона, которую спугнули с дерева.
— Ты же мертвый, Куликов,
Тут Куликов ощутил, как у него зло напряглось лицо, под кожей заходили тугие желваки. И не боится никого и ничего этот тыловой старлей, совести у него нет совсем.
— Мертвым паспорта не положены! — вторично прокричал милицейский служака в лицо Куликову и опустил зад на скрипучий стул, давая понять, что разговор окончен.
Выйдя на улицу, Куликов сдвинул на нос кепку, соображая, что же предпринять? Проследовать прямиком в райком партии, рассказать там об этом мухоморе — вряд ли поможет: жена мухомора была секретарем райкома… По идеологии. Она всегда отмажет мужа, отведет в сторону любой кулак, прикроет, так что хрен доберешься до его глотки; кроме того, глотка мухомора надежно защищена жестким целлулоидовым воротничком.
Это первое. И второе — Куликов никогда никому ни на кого не жаловался, все гасил в себе, все неприятности. Если бы не гасил, то давно бы, наверное, нашел свои уворованные ордена и присовокупил бы к ним кое-что еще… Но он все время молчал, не поднимал больных вопросов.
Что же делать, если этот гад считает его мертвым, а не живым? Завтра он вообще сдаст Куликова в соответствующую контору, как английского шпиона, либо вообще объявит башевского председателя резидентом разведки Сингапура или Занзибара. Этот мужик был способен на все.
Он вздохнул и направился в популярное, известное даже за пределами района заведение под названием "Чайная". Хотя рабочий день еще не закончился, в заведении было полно народа: "Чайная" еще славилась и тем, что в ней не обманывали, хозяйством здесь заправляла могучая тетка с кулаками молотобойца по прозванию Брусничиха. Почему именно Брусничиха, никто не знал; тетка могла вышибить из заведения любого, даже очень крепкого выпивоху, а всякого обманщика, пытавшегося надуть ее, припечатывала кулаком так, что тот после экзекуции, которую через много лет всенародно прозвали "Процесс пошел", забывал даже собственное имя.
Кстати, само выражение "Процесс пошел" было Брусничихино, изобрела она его задолго до появления в политических кругах СССР нашего пятнистого лидера, слова эти, не совсем пристойные, в мусоре будней пятьдесят второго года нашла лично Брусничиха и пустила гулять вначале по Ивановской области, а потом вообще по всему белому свету. Надо заметить, что кроме "чайных", в краях и областях российских в ту пору появились еще и "рюмочные" и "закусочные", имевшие в своем меню бутерброды с селедкой (впрочем, слово "бутерброд" тогда еще мало кто знал, эти спутники бутылки начали встречаться много позже), каждая такая "забегаловка" (тоже хорошее слово) была целым миром, государством в государстве, и много какой оригинальной словесной продукции явила обществу. Пятнистый же лидер шел по дороге, уже проторенной, и в первую очередь — пробитой Брусничихой.