Вопрос и ответ
Шрифт:
— Запряг тебя по полной, а? — Он подносит мне тарелку с ужином, который уже принесли — почти нетронутую.
— А вас разве не запряг? — спрашиваю я, набрасываясь на еду.
— По правде говоря, у меня такое чувство, что он про меня забыл. — Мэр Леджер садится на свою кровать. — Я уже черт знает сколько с ним не разговаривал.
Поднимаю голову. Шум у него серый, как бутто он что-то скрывает, но это обычное дело.
— Все эти дни я просто собираю мусор, — продолжает мэр, глядя, как я уплетаю ужин, — и подслушиваю разговоры на улице.
— И о чем говорит народ? — спрашиваю я, потомушто мэру Леджеру, кажется, очень хочется мне рассказать.
— Ну… — Он неловко ерзает на месте.
— Что «ну»?
И тут я понимаю, что скрывал мэр Леджер: ему не хотелось об этом говорить, но он чувствовал, что должен.
— Тот лечебный дом… — выдавливает он. — Про который я тебе рассказывал.
— Что с ним? — Напрасно я пытаюсь сделать вид, что мне все равно.
— Он закрылся, — отвечает мэр Леджер. — Стоит пустой.
Я перестаю жевать:
— Что значит «пустой»?
— То и значит, — ласково произносит он, потомушто понимает: новость-то плохая. — Там никого нет, даже пациентов. Все ушли.
— Ушли? — шепчу я.
Ушли.
Я встаю, хотя идти мне некуда, и как дурак держу в руке тарелку.
— Куда ушли? Что он с ней сделал?!
— Ничего, — отвечает мэр Леджер. — Твоя подруга сбежала. По крайней мере, так говорят. Скрылась с другими целительницами и ученицами прямо перед взрывом на холме. — Он потирает подбородок. — Всех остальных арестовали и бросили в тюрьму, а твоей подруге чудом удалось сбежать.
Он говорит «чудом удалось сбежать» таким тоном, словно имеет в виду вовсе не это, словно она с самого начала планировала побег.
— Может, это все вранье, — говорю я. — Может, это только слухи.
Мэр Леджер пожимает плечами:
— Ну да. Я слышал это от одного из солдат, охранявших лечебный дом.
— Нет, — говорю я, сам не понимая, что несу, — нет.
— Ты так в ней уверен? — спрашивает мэр.
— Молчите!
Я тяжело дышу, грудь поднимается и опускается.
Это ведь хорошо, что она сбежала, да?
Да?
Ей грозила страшная опасность, и…
(но)
(но неужели она взорвала башню?)
(почему она мне не сказала, что собирается это сделать?)
(она соврала мне?)
Я не должен так думать, не должен, но вот оно, само приходит в голову…
Она обещала.
И бросила меня.
Бросила меня.
(Виола?)
21
МИНА
Я открываю глаза под звуки хлопающих крыльев из-за двери. За эти несколько дней я уже успела привыкнуть к ним: это значит, что летучие мыши вернулись в пещеру после ночной охоты и скоро взойдет солнце. То есть пора вставать.
Некоторые женщины тоже начинают ворочаться на своих койках. Остальные еще безразличны к миру: храпят, пускают газы, парят в пустоте снов.
В первую секунду мне тоже хочется туда.
Общая спальня представляет собой барак с выметенным земляным полом, дощатыми стенами, дощатой дверью и практически без окон. В центре стоит единственная печка, тепла которой на всех не хватает. Все пространство занимают койки со спящими на них женщинами.
Как новенькая, я лежу в самом конце.
И наблюдаю за хозяйкой другой койки — в противоположном конце спальни. Она садится, как штык, полностью владея своим телом, словно и не спала вовсе, а просто поставила себя на паузу, чтобы потом вновь приняться за работу.
Госпожа Койл опускает ноги на пол и смотрит поверх спящих прямо на меня.
Первым делом проверяет.
Мало ли, вдруг я среди ночи убежала к Тодду?
Я не верю, что он умер. И что сказал мэру про океан, тоже не верю.
Тут что-то другое.
Я вновь смотрю на неподвижную госпожу Койл.
До не сбежала я. Пока.
Но лишь потому, что еще не знаю, где нахожусь.
Мы не на берегу океана. Даже не близко. Больше мне сказать нечего, потому что в этом лагере все помешались на секретности. Никто тебе ничего не скажет, если в этом нет острой необходимости. А необходимость наступит только в том случае, если кого-то схватят во время очередной диверсии или вылазки за продуктами — запасы еды и лекарств у «Ответа» начали подходить к концу.
Госпожа Койл бережет информацию как зеницу ока.
Я только знаю, что лагерь разбит возле старой шахты, которую первые переселенцы вырыли в надежде на новую жизнь — как и многое в этом мире, — но через несколько лет забросили. Вокруг ям, ведущих в глубокие пещеры, стоит несколько бараков — одни новые, другие сохранились еще с той поры, когда здесь что-то добывали. В бараках спят, проводят собрания, едят и все прочее.
Пещеры — те, где нет летучих мышей, — служат складами для хранения продуктов и прочих припасов. Все это на исходе и яростно охраняется госпожой Лоусон: она по-прежнему тревожится за брошенных детей и свою боль вымещает на любом, кто попросит второе одеяло.
Еще глубже под землей начинаются шахты, изначально вырытые для добычи угля и соли; когда этого не нашли, стали искать золото и алмазы, но и их в породе не оказалось. Можно подумать, в этом мире от них был бы какой-то прок! В шахтах теперь хранятся боеприпасы и взрывчатка. Я не знаю, как они сюда попали и откуда взялись, но если лагерь обнаружат враги — все это взорвется и сотрет нас с лица Нового света.
Но пока это лагерь, разбитый посреди леса и неподалеку от родника. Попасть сюда можно только по той дорожке, которой привез нас Уилф. Она такая крутая и скалистая, что нежданных гостей можно услышать задолго до их появления в лагере.
— А они непременно явятся, — говорит мне госпожа Койл в первый же день. — Главное — быть готовыми к их приходу.
— Странно, что до сих пор не явились. Про эти шахты должны знать многие.
Госпожа Койл только подмигивает и подносит к губам указательный палец.
— И как это понимать? — вопрошаю я.
Но ответа, разумеется, не получаю, ведь информацию надо беречь как зеницу ока, не так ли?
За завтраком Тея и остальные ученицы устраивают мне уже привычный бойкот: все по-прежнему винят меня в смерти Мэдди и дружбе с мэром, а может, даже в начале этой войны, будь она неладна.