Вопрос и ответ
Шрифт:
— Снаружи.
У него такой озабоченный взгляд, он так готов вступиться за меня, что мое сердце на миг замирает. По дороге сюда он как можно громче думал, что я — его пленница. В итоге большинство встречных солдат решали, что он ведет меня насиловать, и радостно присвистывали, желая ему удачи. Потом мы спрятались возле собора и увидели отъезжающего Дейви Прентисса — все его гнусные мысли были о том, как они с Тоддом должны отпраздноватьсвое повышение.
И тогда мы притворились подарком.
Сработало.
Я даже немного разочарована, что все так легко прошло.
Ли переминается с ноги на ногу:
— Позови меня, если что.
— Позову, — отвечаю я.
Он ждет еще секунду, потом выходит за дверь, но оставляет ее открытой, чтобы присматривать за нами.
Глаза Тодда по-прежнему закрыты, и он все твердит про себя: « Я — круг, круг — это я». Должна сказать, это ужасно похоже на то, что я слышала раньше от мэра.
— Мы не убивали спэклов.
— «Мы»?! — открывая глаза, переспрашивает он.
— Я не знаю, кто это сделал, но не мы.
— Вы сбросили на них бомбу в тот же день, когда ты взорвала башню. — Он едва не выплевывает эти слова. — А потом вернулись за узниками и довели задуманное до конца.
— Бомбу? Какую еще бомбу?
Но потом я вспоминаю…
Первый взрыв, заставивший солдат убежать от радиобашни…
Нет.
Она не могла.
Даже госпожа Койл не могла на такое пойти. «За кого ты нас принимаешь?» — в гневе спросила она…
Но на вопрос так и не ответила.
Нет, нет, это неправда, и к тому же…
— Кто тебе это сказал? — выпаливаю я. — Дейви Прентисс?
Тодд удивленно моргает:
— Кто?
— Как это кто? — Мой голос стал уверенней и жестче. — Твой новый лучший друг! Негодяй, который хотел меня убить. Тодд, и с которым вы весело ездите на работу каждое утро!
Он стискивает кулаки.
— Так ты за мной шпионила? — вопрошает он. — Я не видел тебя три месяца, три месяца от тебя ни слуху ни духу, и все это время ты шпионила за мной — в свободное от бомбежек время!
— Конечно! — воплю я, чтобы его перекричать. — Три месяца я выгораживала тебя перед людьми, которые с удовольствием назвали бы тебя предателем и врагом. Тодд! Три месяца удивлялась, с какой стати ты работаешь на мэра и откуда он узнал про океан — на следующий же день после разговора с тобой! — Он морщится, но я не унимаюсь, задираю рукав и показываю ему руку: — Три месяца гадала, зачем ты клеймишь женщин этим!
Его лицо мигом меняется, и он едва сдерживает крик, словно это его только что клеймили железным обручем. Он прикрывает рот рукой, но его Шум на мгновение заливает черным. Другой рукой Тодд тянется ко мне, к железной ленте, от которой я уже никогда не избавлюсь. Кожа вокруг еще красная, под лентой с номером 1391 до сих пор пульсирует боль, хотя надо мной колдовали целых три целительницы.
— О, нет, — бормочет он. — Нет, нет.
Дверь открывается, и из нее высовывается мужчина, который нас впустил:
— Все нормально, лейтенант?
— Лейтенант? — спрашиваю я.
— Да, все хорошо, — отвечает Тодд, немного задыхаясь. — Все хорошо.
Мужчина немного выжидает, потом закрывает за собой дверь.
— Лейтенант? — повторяю я уже тише.
Тодд стоит, уперев руки в колени и свесив голову, глядя в пол.
— Это же не я, правда? — тихо-тихо говорит он. — Я не… — Он снова показывает на железную ленту. — Я ведь не мог это сделать, не узнав тебя, так?
— Нет, — говорю я, читая в его Шуме ужас, которым он так упорно пытался пренебрегать. — Это сделал «Ответ».
Он вскидывает голову, в Шуме — сплошь вопросительные знаки.
— Только так я могла спокойно войти в город, чтобы найти тебя, — говорю я. — Только так нам удалось пройти мимо солдат, марширующих по всему городу, — они думали, раз я заклеймена, опасаться нечего.
До него понемногу доходит, и он меняется в лице:
— О, Виола…
Я тяжело выдыхаю воздух:
— Тодд, прошу тебя, пойдем…
Глаза у него мокрые, но теперь я наконец вижу его, моего Тодда, — в лице, во взгляде, в руках, обреченно повисших по бокам.
— Слишком поздно, — говорит он, и голос его так полон печали, что у меня на глазах тоже выступают слезы. — Я умер, Виола. Я умер.
— Неправда! — говорю я, подходя еще ближе. — Просто сейчас такое время.
Он смотрит в пол невидящими глазами.
Ничего не чувствую,стучит в его Шуме. На все плевать.
Я — круг, круг — это я.
— Тодд? — Я уже могу протянуть руку и дотронуться до него. — Тодд, посмотри на меня.
Он поднимает голову, и горе утраты в его Шуме так велико, что я словно стою на краю пропасти: вот-вот я упаду в него, в черноту, такую пустую и одинокую, что выбраться из нее уже не смогу.
— Тодд, — говорю я дрогнувшим голосом, — помнишь, что ты сказал мне в пещере за водопадом? Помнишь, что ты сказал, чтобы меня спасти?
Он медленно качает головой:
— Я сделал очень много плохого, Виола. Столько ужасного…
— «Мы все падаем», — сказал ты тогда. — Я крепко хватаю его за руку. — «Мы все падаем, но главное — суметь подняться».
Тодд снова качает головой и отворачивается:
— Нет, нет, с тобой было иначе, с тобой было легче. Намного легче, когда ты…
— Тодд, я пришла за тобой…
— Нет!Я научился не думать, не чу…
— Еще не поздно.
— Поздно, — качая головой, твердит он свое. — Поздно!
И уходит.
Уходит от меня.
Я теряю его…