Воробей. Том 2
Шрифт:
Господи, как бежит время! Каким смешным и наивным кажусь я сам себе, взирая с высоты прожитых уже в этом времени лет, на того светловолосого немчика, что следовал заснеженным трактом к своему назначению исполняющим должность губернатора Томской губернии. Ах, какие планы я строил. Ах, как морщил лоб, припоминая пути и вехи развития мира и страны, знакомые по школьным учебникам и лекциям в Высшей Партийной Школе. Ах, как мечтал забраться на самый верх, и все-все-все изменить. Преобразовать и улучшить…
Бывал я и в мэрии Москвы. Ну это в мое то время здесь, на Тверской, в этом самом здании
Хотя, вру. Дом тот, да не тот. Через полтора века он и повыше на два этажа, и положение относительно площади несколько другое занимает. То ли в тридцатые, то ли в сороковые годы двадцатого века особняк здорово передвинули, расширив, таким образом, площадь. И, кстати, не слишком позитивное окружение — политическую тюрьму, пожарную часть, вытрезвитель и морг — с Тверской выселили. Тем не менее, дворец остался таким же легко узнаваемым.
Теперь, в девятнадцатом веке, он только что пониже, да выкрашен не в агрессивно-алый, а уставной желтый. И бравых милиционеров-полицейских сменили не менее бравые солдаты московского гарнизона и городовой.
Конечно, по случаю скорого прибытия короля Оскара, фасад украшали имперские флаги, а по площади кругом гарцевали усиленные наряды полиции верхом. Да над металлическим козырьком, над парадной «цвела» трехцветная — бело-сине-красная — тканевая розетка.
К слову сказать, Тверская улица Москвы никогда не была особенно многолюдной. Застроена была преимущественно двухэтажными, пережившими наполеоновское нашествие, домиками, жилых среди которых было не много. Как уже говорил, с особняком генерал-губернатора соседствовали аптека, морг, пожарная часть и тюрьма для политических заключенных охраняемая жандармами. Плюс… или, скорее, минус — по этой улице ранним утром золотари вывозили бочки, наполненные дурно пахнущим содержимым. От чего запах, ничего общего с розами не имеющий, сохранялся в воздухе чуть ли не до обеда.
Впрочем, внутри здания такой проблемы не существовало. Строители ли, архитектор ли что-то напутали, и в холодное время года в доме губернатора было прохладно. Помещения были, конечно, снабжены многочисленными печами, а иные и каминами, но справлялись они плохо. Зато отлично работали в качестве вентиляции. От того воздух в особняке всегда был сухим и свежим.
Парадная, двери которой распахнул перед нами с Родиславским дюжий швейцар — Долгоруков, сам не особенно рослый, имел определенную слабость к высоким людям. Что его адъютанты — офицеры из полков московского гарнизона, что чиновники канцелярии, что прочие служители — все отличались изрядным ростом и статью.
Парадная лестница прямо от входа вела к Белому залу — обширному помещению, где губернатор частенько устраивал пышные приемы и балы. За этим, первым, есть еще Голубой и Красный, но их с лестницы не разглядеть. А вот этажом выше — вотчина самого. Его рабочий кабинет, помещения для порученцев и высших чиной статского управления. Сама собственно канцелярия — многочисленные письмоводители, писари и столоначальники располагались в полуподвале. Они, кстати, и жили здесь же, в боковых, «смотрящих» на внутренний двор особняка, флигелях.
Но мы с Владимиром Ивановичем направлялись именно что в кабинет Долгорукова, в котором, как говорят, никогда не закрывались двери. И злобного цербера-секретаря у князя никогда не было, а курившие на лестничной площадке офицеры на нас и вовсе никакого внимания не обратили.
— Ах, дорогой мой Герман Густавович, — распахнул для меня объятия сверкающий орденами на парадном мундире хозяин Москвы. — Примите мои глубочайшие соболезнования! Такого Государя потеряли! Вы то, голубчик, во все времена Его расположением пользовались. Вас среди иных прочих Он особо выделял.
— Благодарю вас, Владимир Андреевич, — как равный равному поклонился я князю. Пусть за спиной Германа Лерхе и не стоят тридцать поколений высокородных предков, но так у нас, слава Богу, по чинам титулуют, а не по гробам в склепах. — Для меня особенно ценно слышать это именно от вас.
— А-а-а? Смотрите! А-а-а? А-а-а? Каково?! — вскричал, забавно топорща напомаженные усики генерал-губернатор. — Какой человек?! Новый Сперанский! Великого! Величайшего ума человек, и царями обласканный и фортуной не обделенный, а ко мне запросто! Только что чугункой в Первопрестольную, и тот час ко мне! А-а-а? Рекомендую! Первый министр Российской Империи, его сиятельство, граф Герман Густавович Лерхе. Собственной персоной.
Какие-то приличные люди, некоторые даже с орденами, но все в партикулярном платье, тут же бросились жать мне руку и лепетать какие-то любезности. Представлялись даже. Я не запоминал. Тех, кто мне действительно интересен, представят заново, и с ними я и буду беседовать. А эти все… Так я им только с тем, чтоб блеснуть в салоне какой-нибудь «мадам Зизи», что дескать давеча был представлен графу Лерхе…
— И вот эти вот господа, — продолжал надрывать связки князь. — Явились ныне ко мне, с тем, чтобы я воспретил коровам шествовать по Кузнецкому мосту. А-а-а? Каково?! Герман Густавович, голубчик? Скажите же этим господам, что вы думаете о скоте на мосту?
— Чем же вам, господа, кормилицы-то народные помешали? — удивился я.
— Толкуют, дескать, невместно может статься. К нам, мол, и короли не брезгуют заезжать на досуге, а у нас коровы!
— Полагаю, его величество короля Оскара коровами не удивить, — хмыкнул я. — Полагаю, некоторые господа из их парламента самолично и рыбу сетями ловить умеют.
— Браво, голубчик! Брависсимо! Так их! Коровы им помешали! Ишь! Вот что я вам скажу, господа хорошие! По Кузнецкому мосту у меня еще и не такая скотина шляется, и ничего! Против них у вас l’objection не нашлось. Ступайте уже, господа. Ступайте. Не доводите до греха…
После, князь, дождавшись пока безымянные радетели чистоты Москвы от крупного рогатого скота скроются вне пределов кабинета, подхватил меня за локоть и отвел к окнам.
— Мы с вами давно знакомы, граф, — в полголоса, что уже само по себе было для губернатора необычным, проговорил Долгоруков. — И знаете мое к вам расположение. Не извольте сомневаться, ваше высокопревосходительство. Москва всегда была и будет полностью на вашей стороне.
— Благодарю, — растерялся я. — Полагаете, мне грозит какая-то опасность?