Воробей. Том 2
Шрифт:
Мое тело быстро доставили в приемное отделение Повивального института, доктора которого хоть и имели довольно узкую специализацию, тем не менее не растерялись, и смогли поддержать во мне жизнь.
Довольно быстро выяснилось, что взрывом, и последующим полетом у премьер-министра империи раздроблено бедро, на открытых участках кожи лица и рук — ожоги, а под кожей головы впилась достаточно большая щепка от разорвавшейся оболочки бомбы. Ну и, по всей видимости, контузия.
Слава Господу, бомбисты не догадались набить стенки ящика металлическими
Характер ранений был таков, что доктора настоятельно не рекомендовали мое куда-либо перемещение. Пришлось руководству Еленинского института выделять мне отдельную палату.
Вторым удачным для меня обстоятельством было то, что в столице именно в это же время присутствовал выдающийся хирург Николай Иванович Пирогов. Так-то он обычно поживает в своем имении «Вишня» под Винницей, но периодически наезжает в Санкт-Петербург ради лекций в Университете. Консилиум столичных медицинских знаменитостей, собравшийся в тот же день у моей постели, именно шестидесяти пятилетний хирург и возглавлял.
В сознание я еще не приходил, но прежде чем начать собирать раздробленные кости на бедре, Пирогов дал мне наркоз. Понятия не имею, чем именно он воспользовался. Эфиром, или опиумом. Мне такие подробности не рассказывали, а сам я, естественно, не могу помнить.
Тем не менее, кости кое-как собрали. Гипсовать переломы не стали — швы еще кровоточили, и доступ к ним нельзя было закрывать. Щепку изо лба вытащили, рану промыли и зашили. Обгорелые участки кожи смазали какой-то вонючей мазью. Все, по бытующим в этом времени практикам.
Первый раз после покушения я пришел в себя на исходе сорокового часа. Символично вышло — именно в этом году Герману Лерхе должно было случиться сорок лет. Говорят, я открыл глаза, моргнул несколько раз, простонал, скрипнул зубами и уснул. Доктора накачивали меня сильным снотворным. Боль облегчать умели только с помощью опиатов, и с ними решили не усердствовать. И слава Богу.
Что-то снилось. Виделись какие-то события, люди. Все мелькало и крутилось, как в калейдоскопе. Обрывки фраз, неведомые города и удивительные страны. Помню, силился привести все это непотребство к чему-то одному, к чему-то стабильному, но не мог. От этого злился. И проснулся недобрым.
Все вокруг было как в тумане. Фигуры людей — смазанные, размытые тени. Исчерченное полосами света и тьмы пространство. А звук — да. Звуки слышались отчетливо. И именно за них зацепилось мое истерзанное снами сознание. Именно они позволили догадаться, что я вернулся в реальность. Страшную, наполненную волнами прокатывающейся через всего меня боли, но самую что ни на есть настоящую жизнь.
— Вы слышите меня? Герман Густавович? — сказала грозовая туча, закрывшая меня от переломанных, сюрреалистичных света и тьмы. — Моргните, если слышите. Нет. Не говорите ничего. Пока вам лучше помолчать…
Я моргнул. В настоящей жизни это легко. Правую часть лба прострелило
— Хорошо, — продолжила туча. К стыду своему я даже не смог определить — мужчина это говорит, или женщина. — Теперь все хорошо будет. Вас прооперировали. Ваша жизнь вне опасности.
Хотел что-то ответить, но сил не хватило даже на то, чтоб открыть рот. Его будто бы скочем залепили. Мучения были недолги. Мне тут же смочили губы, но туча ушла за горизонт, а разговаривать, не ведая, есть ли в комнате еще кто-нибудь, в моем состоянии так себе идея.
Уснул. Скользнул в вымышленные реальности, как рыба в воду. Гротескные, изнуряющие мозг сновидения оставили меня. Так что, просто спал.
Время для меня спрессовалось в короткие — буквально, на несколько минут — периоды бодрствования, и длинные — до суток — сны. Врачи опасались воспаления ран, потому давали снадобья, удерживающие меня в мирах Морфея. Так, своими неловкими движениями, не мог причинить самому себе вред.
В одно из «всплытий» в реальность, заметил рядом с собой «тучку» — силуэт человека, и знакомую ладошку в своей.
— Наденька, — прохрипел я. Да так это у меня жутко получилось — как с того света — что аж сам испугался.
— Я здесь, — тут же отозвалась супруга. А я подумал, как хорошо вышло, что покушение не случилось в то время, когда Надя была непраздна. От волнения могли и ребеночка потерять. Вот тогда вышло бы совсем скверно. — Молчи, Герман. Молчи. Доктора ныне не позволяют тебе говорить. Молчи, а я рассказывать стану.
И я молчал, пока жена говорила. О том, что злодея разорвало его же бомбой чуть не пополам, и что оказался им хорошо известный властям бунтовщик и бомбист. Имя даже называла, ничем во мне не отозвавшееся. Какой-то господин из разночинцев.
О том, что кроме меня еще сильно пострадал кучер. Его скинуло с козел и протащило по брусчатке так, что руки и ноги оказались поломаны. Он в соседней палате лежит, хотя и не по чину. Только она, Надя, распорядилась, чтоб не прогоняли.
Еще двоих казаков контузило, но те от больницы отказываются. Отлеживаются в казармах. Сибирцы переживают. Вышло-то так, что не уберегли, не защитили. Пропустили врага к самому охраняемому телу. Всей сотней сходили в церковь, молебен за здравие заказали, и свечи святым поставили. Передают пожелания поправляться и свою любовь.
В Еленинский институт спешно провели телефон. И пристроили к нему специального человека, отвечающего на нескончаемые вопросы разных господ о состоянии моего здоровья. Другой человек ответствует тем, кто посыльных послал. И таких тоже весьма не мало.
В палату же ко мне никого пока не пускают. Пирогов лично распорядился. Ругался, и обещал, что не станет меня вновь оперировать, коли непрошенные гости в раны занесут гадость какую-нибудь. И конвойных подговорил. Так те даже князю Владимиру от ворот поворот объявили.