Воробьиная ночь(Рассказы)
Шрифт:
Мальчик вытянул шею и напряжённо стал слушать. Нет, видно, показалось, — только ветер один визжал: вввж-ж…
Сверху на опрокинутое дно лодки упало несколько крупных капель, и вдруг дождь забарабанил громко и часто, да сейчас же перестал, и лишь ветер да река сердито ворчат в темноте.
И опять сквозь шум:
— Па-ро-му-у!..
Мальчик притиснулся к лодке:
«Нет, ни за что не поеду, — это мне попритчилось. Кто в этакую ночь поедет?..»
Молния широко осветила реку, и дальние вербы, и паром, и белую церковь на горе, а на другом берегу две подводы и двух человек — один высокий, другой низенький.
Молния потухла, и всё потухло в кромешной темноте. Мальчик стал дрожать: ему вспомнилось, как утром перевозил двоих — один высокий, другой низенький.
Снова теперь явственно донеслось:
— Да-ва-ай па-ро-о-му-у!
Мальчик, весь трясясь, закричал:
— Дяденька Кирилл, я боюсь!..
В ответ только свистел ветер да шумела река.
Опять донеслись с того берега крик и брань. Мальчик выбрался из-под лодки, и ветер разом затрепал его рубашонку.
Мальчик заплакал.
— Дяденька Кирилл будет меня би-ить!..
Он подошёл к смутно черневшей, бившейся у пристани лодке и, плача, дрожащими руками стал развязывать верёвку.
— И куда я поеду… Темень, не видать… ы-ы-ы… дяденька Кирилл, куда мне ехать, страшно!..
А с того берега всё доносилось:
— Парому-у!..
И ветер рвал лодку, а она, качаясь и прыгая, рвала из рук верёвку.
Мальчик ухватился за качающийся борт и прыгнул. Лодка встала, как лошадь, на дыбы, и сразу пропали в темноте черневшие паром и берег, — течение и ветер подхватили и понесли крутившуюся лодку.
Мальчик изо всех сил работал вёслами и перестал плакать — не до слёз было. Пот градом лился с него. Лодку качало и швыряло, как игрушку. То одно, то другое весло глубоко зарывалось в невидимые волны или моталось в воздухе, не касаясь воды.
Неизвестно, куда несло, где был берег, пристань. Мальчик вдруг понял, что он бесполезно бьётся среди этой темноты. Он оставил вёсла, кинулся на скамейку и горько зарыдал, — пусть несёт, пусть опрокинет и он утонет, всё равно ему не выбраться отсюда.
Лодку приподняло, накренило и с размаху ударило о берег раз и два, — а мальчика выкинуло. Он упал на мокрый песок, и волны, шипя, обдавали его. Он на четвереньках отполз от воды и поднялся. Где он? На каком берегу? Где пристань, домик, паром? Куда идти? Кругом ветер, свист и шум, и плеск волн.
Мальчик сел на корточки, — с него бежала вода, — и опять стал плакать:
— Дя-день-ка-а Кирилл!..
Снова молча загорелась широкая синеватая молния и, как днём, всё до последней песчинки озарило ярким трепещущим светом: паром, пристань, домик были в пятидесяти шагах, а взбудораженные волны реки с секунду оставались неподвижными. Потом всё потухло, и темнота стала ещё гуще.
Вася обрадованно пустился бежать и, когда добежал, услышал опять:
— Па-ро-о-ому-у!..
«Надо ехать… Лодку унесло. Поеду на пароме… Его не унесёт, он на канате…»
Мальчик в темноте отвязал паром, с трудом оттолкнулся от берега шестом и схватился за канат, но сразу отдёрнул руку, — ветер и течение с страшной силой подхватили и понесли паром, и канат мелькал с такой быстротой, что нельзя было за него хвататься, иначе он мог сдёрнуть в воду.
Маленький паромщик ждал, что будет. По качке он почувствовал, что паром идёт всё тише и тише, наконец совсем остановился, и его стало бить на месте. Где он? Далеко ли берег, — нельзя было сказать.
Мальчик стал тянуть канат, но он натянулся, как струна, и дрожал, не сдвигаясь ни на вершок.
Мальчик стал тянуть канат…
А волны подымали и били паром. Казалось, вот-вот лопнет страшно натянувшийся канат, и волны подхватят и опрокинут паром.
Молчаливая молния снова озарила мохнатые изорванные тучи, туго натянувшийся углом над рекой канат и посреди реки паром, бившийся и старавшийся сорваться с каната.
Но что было всего страшнее, так это на другом берегу две подводы и два человека — один высокий, другой низенький. Низенький стоял, возле лошадей, а высокий у самой воды. А когда молния молчаливо вспыхнула опять, на берегу стояли две подводы, лошади и низенький.
Мальчик в страхе стал изо всех сил тянуть паром назад к домику, но паром тяжело бился на вытянувшемся канате, не сдвигаясь с места.
Молчаливая молния чаще и чаще разгоняла тьму, и видно было, как стали летать воробьи.
«Воробьиная ночь…» — подумал с отчаянием мальчик.
В ту же секунду он увидел ухватившиеся за край парома две длинные, голые, мокрые руки. Потом из-за края показалась голова с прилипшими волосами, с них бежала вода, и глянул белый, мёртвый глаз.
В смертельном ужасе мальчик закричал:
— Ма-а-ма!.. ма-аму-уня!.. пропадаю… ма-а-му-уня…
Он бросился к противоположному краю парома и, закрыв глаза, ринулся вниз. В ту же секунду длинные, мокрые, костлявые руки обвились вокруг него и поволокли на паром. Мальчик рвался изо всех сил, только шепча: «Мама!., мама!..» И вдруг почувствовал: верёвка несколько раз обвилась вокруг его тела и прикрутила его к столбику, а над ним кто-то сердитым голосом бормотал.
Мальчик потерял сознание.
Когда он очнулся, паром не качало. Стуча по настилу, съезжали на берег подводы. Возле, при свете загорающейся молнии, виднелся домик.
Кто-то поднял Васю и внёс в комнату. Вздули огонь. Васю осторожно положили на солому. Старичок с незакрывавшимся ртом наклонился над ним и сказал добрым старческим голосом:
— Сомлел, сердяга. Ну, ничего, парень, вырастешь, крепче будешь.
И выставлявшийся изо рта жёлтый зуб у дедушки глядел добродушно и незлобиво.
А высокий закурил цигарку и глянул на мальчика добрым белым глазом:
— Ну, молодца парень, — до середины реки догнал паром. А то бы мне пришлось плыть через всю реку.