Ворон и ветвь

Арнаутова Дана

– Наверное, я должен спросить, что за ритуал?

Священник пытается улыбнуться, в голубых глазах дрожат крупные капли, вот-вот расплачется. Надо же. Такие дерзят только от страха. Совсем отчаялся, что ли? Рано. Откинув голову на высокую, чуть изогнутую для удобства спинку, я смотрю, как он кривится, пытаясь вздохнуть поглубже. Ничего, немного боли в запястьях и спине – в самый раз. Смотрю и молчу.

– А если я не хочу спрашивать? И не хочу разговаривать с тобой, колдун?

– Тебя никто и не заставляет, – негромко отзываюсь я, выдержав паузу. – Сейчас можешь помолчать, так даже лучше будет. А когда мне понадобится – ты заговоришь.

– Будешь

меня пытать?

– Не тебя. Его.

– Почему? Почему его?!

На крике его голос срывается, губы белеют. Я поднимаю чашку и делаю небольшой глоток, фарфор приятно греет губы. Главное – постепенность. Во всем.

– Не кричи, – прошу очень мягко. – Голова болит. Потому что вы нужны мне живыми, оба. А он выдержит гораздо больше тебя. Ты ведь боишься боли, верно? И у тебя слабое сердце. А еще тебе жаль своего спутника, потому что ты добрый и справедливый человек. Тебе будет очень стыдно, если он пострадает из-за твоего упрямства. Глупого, кстати.

– Ты…

Он облизывает губы, замолкает, не договорив.

– Не бойся, – тихо произношу я, протягивая Рыжику еще наполовину полную чашку. Тот осторожно вынимает тонкий фарфор у меня из пальцев, относит к жаровне и ставит у раскаленного бока, бережно помешивая содержимое. – Я нелюдь? Ты это хотел повторить? Можешь говорить что угодно. Главное – не кричи. Ты так не любишь фэйри, священник? Но вот взгляни на Рыжика. Он человек. Рыжик, иди сюда.

Повинуясь жесту, мальчишка опускается на пол возле моего кресла, заискивающе заглядывает в глаза. Я одобряюще улыбаюсь, запускаю пальцы в блестящие морковные пряди. Он стал отращивать волосы, стоило мне мельком упомянуть, что люблю перебирать их.

– Рыжик, что бы ты сделал с этими двумя?

– Убил, – отвечает он мгновенно.

– Просто убил?

Мальчишка жмурится от удовольствия, откровенно подставляя мне голову, даже отвечает не сразу:

– Нет, не просто… А можно?

– Я подумаю.

Книжник под моим взглядом тяжело сглатывает. А паладин уже совсем пришел в себя, но молчит и лишь прислушивается. Силы бережет? Это правильно. Да и не приучен он к разговорам.

– Рыжик не любит слуг вашего бога, – поясняю я, продолжая гладить мальчишку по голове. – Он вырос в сиротском приюте. Добрые люди его кормили, одевали, даже учили чему-то. Только вот отец-надзиратель оказался любителем хорошеньких детишек. И девочек, и мальчиков. Рыжик терпел несколько лет. А потом украл на кухне нож и воткнул его надзирателю в брюхо. Братия решила, что в мальчишку вселился Нечистый. Самое правдоподобное объяснение, верно? К счастью, кое-кто в этом приюте был мне обязан, и я успел раньше инквизиторов. Конечно, они бы во всем разобрались. А что потом? Другой приют? Кстати, тот добрый брат, что продавал мне Рыжика, верил, что мальчика пустят на зелья или принесут в жертву. Сам Рыжик тоже так сначала думал, правда?

Мальчишка поднимает голову и смотрит на меня пьяными от удовольствиями глазами. Ему и в голову не приходит задуматься, для чего я рассказываю чужаку его историю и почему вообще разговариваю с ним. Да и о самом ритуале он не любопытствует, просто выполняет все, что я говорю. Полезное качество. Но не всегда правильное.

– Не все священники такие, – морщась, говорит книжник.

Я поднимаю бровь.

– Хочешь сказать, есть исключения?

– Не передергивай! Ты… – продолжает он, спохватившись, заметно тише, – понял, о чем я говорю. В каждом стаде есть паршивая овца.

– Наверное. Только Рыжику от этого не легче. Скажи, малыш, я когда-нибудь обижал тебя?

– Нет…

Под моими прикосновениями он млеет и чуть ли не выгибается. А сначала от каждого прикосновения шарахался. Как-то разбил чашку – так едва в обморок не рухнул. Добрые люди в приюте были, похоже…

– Разве ты не делаешь с ним того же, что и тот… надзиратель?

Рыжик напрягается резко и мгновенно. Только что ластился и таял – и уже под моими пальцами загривок ощетинившегося волчонка.

– Ш-ш-ш, – успокаиваю его ласково. – Он прав, мальчик. Разве нет?

– Нет, – бурчит мальчишка, прижимаясь лицом к моему колену. – Господин не такой. Он хороший. Он меня не заставлял. Я сам согласился…

Согласился, конечно. Когда оттаял, перестал вздрагивать и дергаться. Даже улыбаться научился. Сначала криво выходило, а сейчас – ничего. И в спальне стелется, как шелк, – лишь бы меня порадовать. Поразительных результатов можно добиться заботой от того, кто этой заботы никогда не видел. Надзиратель, кстати, был болваном. Приласкай он мальчишку, вместо того чтобы запугивать адскими муками, да сунь какое-нибудь лакомство – Рыжик для него по доброй воле наизнанку бы вывернулся. Ко мне он попал лет в четырнадцать, значит, сейчас ему около шестнадцати, а на вид и того меньше. Но для людей это вполне взрослый возраст. Теперь он умеет читать, писать, манеры – хоть к королю в пажи. Только жить с людьми Рыжик уже не сможет. Небезопасно это для людей.

– Как твое имя, мальчик? – неожиданно спрашивает священник.

Рыжик молчит. Потом вопросительно заглядывает мне в глаза – я чуть заметно киваю.

– Ронан, – нехотя отвечает он.

– Тогда почему твой хозяин зовет тебя кличкой?

– Как хочет, так и зовет, – цедит Рыжик. – Не твое дело.

– И ты его имени тоже не знаешь?

Рыжик молчит. Я улыбаюсь книжнику. Значит, кое-что знаешь о фэйри? Интересно, как много? Учту.

– Принеси мой отвар, малыш, – прошу мальчишку, бросая взгляд на часы.

Еще и половина песка не высыпалась. Хорошо. Успею. Рыжик осторожно ставит чашку на столик возле моей руки и тут же, пользуясь невысказанным разрешением, снова занимает место на полу рядом с креслом. Это постоянное желание ласки частенько становится навязчивым, но я терплю.

– Имя дает власть над его носителем, – говорю негромко, возвращая руку на рыжую голову. – Умный маг очень осторожно выбирает тех, кому назвать свое имя. И когда назвать. Лучше пользоваться прозвищем. Или придумать такое имя, которое кажется настоящим. Если тот, кто знает твое имя, станет врагом, ты пожалеешь о такой доверчивости.

– А если он умрет? – бросает книжник.

– Тоже ничего хорошего, – соглашаюсь я. – Унести чужое имя в мир мертвых – плохая примета. Ты хочешь знать мое имя, мальчик?

Рыжик отчаянно мотает головой.

– Не хочу! – выпаливает он, словно боясь, что я не пойму жеста. – Не надо, господин! Если вам это опасно – не хочу!

Обняв за плечи одной рукой, я прижимаю его к себе и целую в макушку.

– А что за ритуал будем проводить, хочешь знать?

Мгновение мальчишка колеблется. Но мне соврать не может. Ему неинтересно. Грель… Грель бы заранее выспросил все, что касается новой магии. И библиотеку бы перебрал. Ночью, вместо сна. А еще он бы непременно вырвался, вздумай я вот так обнять его. Даже зная, что будет наказан. И держался бы настороже, как и всегда. Язвил, задирал нос, но совал его в каждый уголок. Он бы смотрел на часы еще чаще меня, но так, чтобы я этого не видел. И все время ждал бы подвоха…