Ворон. Сыны грома
Шрифт:
Сняв рубашку, я бросил ее рядом с башмаками и улыбнулся. Кинетрит ответила мне каменным взглядом, каким матери награждают своих сорванцов, прежде чем предоставить ореховому пруту высказать остальное.
– Все снимать? – спросил я.
– А что, когда море холодное, викинги купаются в одежде?
– Викинги вообще не купаются, – сказал я, хотя это не было правдой.
Мы умывали лица и расчесывали волосы по утрам. Если удавалось, мыли руки перед едой. И купались, но тогда, когда английские девушки не стояли тут же и не взвешивали нас взглядом, как товар на весах. Кинетрит закатила глаза.
– Не надо меня торопить, женщина, – пробормотал я, отстегивая
– Отвернусь, если отвернешься и ты, – ответила она, лукаво приподняв одну бровь, и мое сердце вдруг забилось в груди, как рыба в ивовом садке.
Потому что Кинетрит начала раздеваться.
Глава 4
Делая вид, что не слышу свистков и улюлюканья, я как попало бросил одежду и кольчугу на песок и в чем мать родила пошел к воде. Я знал, что свистят не мне: Кинетрит тоже была раздета – почти совсем. Соприкоснувшись с водой, нижняя сорочка стала прозрачной, и сквозь нее проступил темный треугольничек волос внизу живота. На груди просвечивали заостренные соски. Позволив себе на несколько мгновений задержать на них взгляд, я нырнул и вскоре вынырнул, сморкаясь и по-собачьи тряся волосами.
– Вода холоднее, чем кажется, – сказал я.
Кинетрит плавала легко. Время от времени она переворачивалась и лежала на спине, как, играя, делают тюлени.
– Отец рассказывал, что римляне выкладывали камнем огромные ямы и наполняли их водой, которая всегда была теплой.
– Как же им удавалось делать так, чтобы она не остывала? – недоверчиво спросил я.
– Внизу они устраивали каменные клети, где разводили огонь. Тепло поднималось и нагревало воду.
– Тогда ясно, почему их империя распалась, а Рим сгорел дотла.
Я представил себе теплый край, где мужчины лениво лежат в больших каменных котлах. И пока они трут друг другу спины, воины с дикими очами грабят и жгут их дома.
– Дураки, – пробормотал я, зачерпывая горсть песку, чтобы потереть себе под мышками. – От теплой воды мужчина раскисает.
При этих словах я вздрогнул от холода и снова нырнул, а когда вынырнул и стал оглядываться, ища Кинетрит, то увидел лишь ее ступни: они поднимали брызги и оставляли после себя дорожку на воде. Я позвал девушку, но шум волны, плеск от собственных движений и тюленьи крики помешали ей меня услышать. Я поплыл следом, лягаясь и словно норовя уцепиться за воду руками.
Когда Кинетрит остановилась, я был изнурен. Прежде мне и в голову не приходило, что от плавания сила вытекает из мужчины, как кровь из перерезанной жилы. Потеряв уважение к римлянам, я зауважал рыб. Мы уплыли не очень далеко, но оставили позади «Змея» (Бьорн и Бьярни, снова поднявшиеся на борт, проводили нас гиканьем) и обогнули небольшой каменистый мыс, о который плескались волны. За камнями мы увидели укромную бухточку, где можно было перевести дух.
– Тебе… пора… отдохнуть, – с трудом проговорил я.
К моему облегчению, Кинетрит уже направилась к бухте.
Когда я выбрался на берег (полоса песка была так коротка, что от одного ее края до другого легко долетело бы копье), Кинетрит сидела, обхватив колени и встряхивая волосами. Я сел на мелководье, лицом к восходящему солнцу, и притворился довольным, хотя, по правде, просто не хотел вставать. Внезапно песок у меня под рукой зашевелился. Отшатнувшись, я увидел камбалу, которая стремительно бросилась прочь, подняв вихрь песчинок. Белые чайки кричали и кувыркались в бледно-голубом небе, напоминая нам о том, что в этой бухте мы незваные гости.
– Такое купание отмыло, наверное, даже тебя, – крикнула Кинетрит.
– Ты права, – отозвался я, глянув через плечо. – Эту грязь я долго на себе носил, и она стала упрямой, как Брам Медведь.
Я снова принялся себя скрести и вдруг вздрогнул от прикосновения женских пальцев к моим плечам. Подняв голову и посмотрев Кинетрит в глаза, я с усилием сглотнул. Потом взял протянутую мне руку и встал. Несколько мгновений мы оба молчали, слушая крики чаек и плеск волн, кусавших берег. Затем Кинетрит повела меня к травянистой прогалине, поросшей астрами. На упругих листьях и цветах сидели бесчисленные черно-оранжевые бабочки. При нашем приближении они всполошились, словно подхваченные ветром лепестки. В первом свете дня глаза Кинетрит были зелены, как изумруд, и казались бесконечными, будто не знали никаких границ. Ее взор скользил по мне, как корабль-дракон по дороге китов. Ее пальцы коснулись моей щеки, затем бороды, и я задрожал так, будто мы никогда раньше не притрагивались друг к другу. Когда мы опустили веки, чтобы зрение уступило место осязанию, моя душа поплыла, точно лодка, снявшаяся с якоря. Кинетрит обхватила мою голову, я наклонился, и наши губы сомкнулись. По спине у меня пробежали мурашки, когда я понял, что мое возбуждение стало очевидным и теперь его уже не скрыть. Она приоткрыла уста, мы соприкоснулись языками, и, едва я ощутил ее вкус, кто-то, сидящий в глубине моих помыслов, разразился бранью: эта женщина привязала меня к себе прочнее Глейпнира.
Вдруг поняв, что глупо стоять, когда мой уд нацелен на живот Кинетрит, я толкнул ее вниз, на песок. Она, не противясь, сняла с себя сорочку, обнажив маленькие груди с темными сосками, твердыми, как желуди. Едва Кинетрит откинулась на спину, я легко вошел в ее влажное лоно. Она глотнула воздух, жадно подавшись бедрами мне навстречу. Мною правил голод. Кинетрит не издала ни звука: лишь дыхание, обжигавшее мне шею, вырывалось из ее уст. Я толкнулся глубже, наши языки переплелись. Я знал, что потом придет стыд, но сейчас мне не было до него дела – каждая моя жилка хотела слиться с Кинетрит. Издав возглас блаженства, сплавленного с болью, я рванулся вперед. Мое тело безудержно задрожало. Она, тоже вскрикнув, запрокинула голову, и я укусил ее белую шею.
После я перекатился на песок, а Кинетрит, лежа на боку, водила рукой по моей груди, на которой пот смешался с солью. Я смотрел в небо и, как слабоумный, улыбался: теперь я снова замечал и чаек, и пчел, и тюленей в соседней бухте. Казалось, Кинетрит приятно было лежать со мною, купаясь в утренних лучах, но вдруг я увидал слезу, быстро скатившуюся по ее лицу.
– Что с тобой? – спросил я, внезапно испугавшись. Я совершил ошибку? Разве лоно возлюбленной не приняло меня? Мой желудок сжался, когда я вспомнил развалины замка Диффрин и лицо юной валлийки. – Что не так, Кинетрит? Чем я тебя обидел?
Горячая кровь прилила к моим щекам. Кинетрит подобрала сорочку и, встав, ее надела. Я тоже поднялся. Я был еще как дикий зверь, но уже застыдился оттого, что оставил в соседней бухте одежду, которой следовало бы прикрыть срам. Взяв Кинетрит за плечи, я снова спросил, чем она огорчена. Она закусила нижнюю губу, подняла на меня взор и вот-вот заговорила бы, но вдруг глаза ее расширились при виде чего-то, возникшего у меня за спиной.
– Что…
Я посмотрел на море, и в груди грянул гром, словно два щита ударились друг о друга. Показался «Фьорд-Эльк».