Ворон. Тень Заратустры
Шрифт:
Она раскладывает клевер, выискивая четырехлистник. Где-то сбоку от себя видит мизерный хвостик, прошмыгнувший в траве. Бежит за рыженькой полевкой, спотыкается, падает. Перед носом – норка. Она напряженно вглядывается в отверстие, взгляд проникает внутрь, скользит по коряжкам растений, выступающим из стенок лабиринта, уводит все глубже, пока не натыкается на черные бусинки мышиных глаз. Вот они и встретились… Надюшка жмурится, ослепленная утренним светом, будто на самом деле только что вышла из темноты.
– А-гой! – слышит она зычный зов деда.
Девочка стремглав несется к Адаму. Луговая трава осыпает на нее всю накопленную влагу. Подол – мокрый до нитки, хоть выжимай. Руки и ноги стали пупырчатыми, как кожа у ощипанной утки. Но ей не холодно. Она трепещет в предвкушении дедовой сказки. Он правит косу, а значит, расскажет про Дидилелю. «Еще не спал туман, – рассказывал старый Скавронский, – еще кутает в дымку он матушку Живу. Сонно кругом. Только она, чаровница, колдунья, не спит, сердце тревожит тоской неземной. Путь до нее – переход поднебесный – из радуги мост…» – Дед искоса поглядывает на внучку. У нее замирает дыхание: что дальше? «Встанешь на радугу – беги по мосту без оглядки, – убедительно произносит Адам. – В тайной пещере живет Дидилеля Услада, найдешь».
Надя будто знает, что ничего не стоит наступить на радугу и помчаться по ней к самому небу. Она даже видит себя со стороны: как мелькают в воздухе босые пятки, и две ладошки распахнуты, как расправленные крылья.
– А что ей с собой прихватить? – серьезно спрашивает она деда.
Адам Скавронский отвечает степенно, лаконично. Под усами не видно скрытой улыбки.
– Жертв ей не надо – одной лишь любви…
Надежда вспомнила то давнее ощущение неистощимой веры. Утренняя свежесть наполнила все ее тело. Она выпрямилась, раскинула руки. Слабый шорох ветра пробежал по кронам.
– Дух перекрестков, Великая мать перепутий, к тебе обращаюсь, тебя зову. – Тихий голос густел, словно насыщался крепостью самой земли. – Ты! – Воздела она руки к небу. – Собой наполняешь, собою поишь. – Она замерла, прислушиваясь ко всем тайным звукам.
Порыв ветра пригнул траву, согнул корявые ветви молодой арчи. По воде пробежала зыбь. Девушка вздрогнула, побледнела, глаза подернулись лиловым цветом, взгляд стал мутным. На самых низких регистрах грудного голоса Надежда не то пела, не то – рыдала. Она не подбирала слов. Будто заговоренные, они цеплялись одно за другое:
Заплети дорожки,Скоротай пути,Приведи до места,Перстенек найди.Сбереги что будет,Охрани что есть…Она закрыла глаза, вытянула из косы несколько волосинок, медленно закружилась:
Ангелы распутья,Разверните сеть:Приведите друга,Отнесите весть.Ветер сорвал с пальцев золотистые волосинки, швырнул порывом в сторону. «Если бы Ей, Великой богине, нужна была жертва. Что угодно могла бы отдать за встречу с Левкой, со Львом. А что у меня есть, кроме меня же самой?»
Она упала, как подкошенная, царапнула землю ногтями, уткнулась лбом и заплакала, горячо, навзрыд:
– Что я натворила! Что же теперь будет? За что мне такое!
Она причитала, раскачиваясь всем телом. Слеза скатилась и повисла на обиженной губе. Упала в пыль, подняв крохотный столбик, будто была горячей, будто землю обожгла. Вместе с усталостью медленно возвращалось спокойствие.
Из-за Гиссарского хребта выплыла темная грозовая туча. Быстро расправляясь, она мрачно накатывала на город.
– Надька! – звали с берега. – Ты где?
Она села на корточки у кромки воды, опустила горячие ладони в пронизывающий холод. И тут же ощутила на своей спине чей-то взгляд. Надя медленно обернулась и заметила в зарослях одичавшую суку. Большая, с отвисшими сосцами, она неподвижно стояла, напряженно следя за каждым движением девушки. Каким-то наитием Надя почуяла, что собака готова ко всему. Девушка неспешно поднялась; сука оскалилась, не издав звука.
– Спокойно, милая. Мы с тобой одной крови, ты и я.
Тяжело брякнулись первые капли дождя, ударил гром. Собака развернулась и побежала к щенкам. Надежда со всех ног помчалась к одноклассникам, теперь уже бывшим.
Санька напился в умат. От попытки что-либо говорить он отказался: слова не проворачивались во рту, с трудом переплевывались через губу, и получалось нечто совсем невразумительное. Повторить фразу он уже был не в силах, зато смешливо удивлялся, что совсем не помнит, о чем говорил. Выглядел Жуков как разладившаяся марионетка, которую тянут за ниточки поссорившиеся между собой дети. Ноги и руки жили отдельной друг от друга жизнью. Ко всему прочему начинало вертеть землю. Она нагло срывалась с оси, вращаясь в дожде. Сашка, балансируя на одной ноге, хватал руками дождевые струи, слизывая зависшие на кончике носа капли. Как только наступало затишье в земной круговерти, он перебежками догонял Надю, вышаркивая зигзагами лужи. Надежды он из виду не терял, плелся следом, послушный только ей.
Потом он так и не вспомнил, почему вся одежда оказалась мокрой насквозь. Впечатления были отрывочными и смутными. Одна картинка не смыкалась с другой. Он тщетно напрягал свою размытую в том ливне память: говорил он с Надей или нет?
– Ты вообще что-нибудь соображал? – накинулась на него мать, отстирывая замызганные парадно-выходные брюки. – Где лазал, поганец?
Сашке было до слез стыдно. Рассеять все сомнения могла лишь Надюха…
Нежданно-негаданно она сама пришла. Заглянула по-свойски в его лабораторию.
– Я уж сам собирался к тебе. Молодец, что зашла.
Но выведать, что хотел, он так и не сумел. Помешала главврач. Вваливаясь через порог, она вскинула удивленный взгляд на посетительницу:
– А ты что здесь делаешь?
– Она – ко мне, – ответил за подругу Саня с гордостью в голосе.
По нескольким репликам Сане показалось, что дамы давно знакомы друг с другом – они поговорили о родных, вспомнили Наталью Даниловну.
– Ну, если что, заходи… – наконец попрощалась Вера Дмитриевна и пошла по своим делам.