Ворон. Тень Заратустры

Вересов Дмитрий

Антон глотнул воздух и продолжил. Собственное дыхание казалось обжигающим изнутри:

– На том престоле спала-ночевала Мать Святая Богородица.

Видела сон про сына возлюбленного,Как его распинали, святую кровь выпускали,На шипишник – на боярышник садили,Чистой горечью кормили.Кто этот сон поймет,Тот будет спасен да помилован…

Словно молния, Антона озарила вернувшаяся из неведомого пространства мысль. Смерти нет. Спокойно и радостно он завершил обряд, обратившись к неведомой Силе, призывая ее вестников:

Дуйте ветры, ветры вейте.Со сторон земли и неба.В перекрестье единитесь во спасенье, в путь добра…

Надюшка еще не научилась управлять своими снами, менять их реальность, но останавливать сами видения у нее получалось. Она плыла в теплой прозрачной воде ровно на середине широкой реки, где течение было могучим и плавным, без рывков и порогов. Чем дальше – тем шире разбегаются берега, поддерживаемые непролазными кущами. Ивняк нависает над водой, полоская в заводях свои космы.

Отец плыл все время рядом, пока берега не расступились, а течение не закрутило ее тело, унося в широкое устье, впадающее в океан. Безбрежный, холодный, он манил, вызывая оцепенение, ужас одиночества. «Удержись у дерева», – услышала Надежда внутри себя голос отца. Оглянуться на Антона она не могла, иначе ее захлестнуло бы накатанной волной. Она плыла дальше, уверенная, что отец знает, что говорит, и силилась различить дерево, предсказанное им. С невысокого порога река обрушилась вниз. Захлебнувшись в водовороте, Надя отталкивалась ногами от толщи воды. У открытых глаз мелькали пузырьки, рассеиваясь в родниковую чистоту, и вдруг ее рука задела что-то гладкое, извивающееся, крепкое. Оно легло в ее ладонь, и Надина рука крепко сжала, сразу почувствовав, что ее тянут, влекут куда-то. Скоро перед глазами появились голые стебли корней. Их было множество, и жили они одним организмом одного дерева, не то растущего, не то плавающего в воде. Надя вскарабкалась на поверхность, притулившись на выступающей ветке, и оглядела гиганта. Чтобы увидеть его кроны, надо было запрокинуть голову, что она и сделала.

На дереве не было коры, не было листьев. Только солнечные лучи и отраженные в воде блики играли на ветках цвета слоновой кости и на стволе с голубоватыми прожилками, как у нее у самой. В какой-то момент Надюхе стало неловко своей наготы, она поджала ноги, смешливо понимая, что дерево видит ее со всех сторон. А Оно вдруг склонило многопалую корягу и укрыла, окутала ее грудь и бедра. Покачало из стороны в сторону и, как только девушка расслабилась, нежно притянуло к стволу. Надя прижалась к нему всем телом и вдруг в ней поднялась тихая радость, счастье. «Я люблю, – удивляясь, сказала она. – Я любима…» Она вопросительно подняла голову к кроне, и та согнулась, пропуская нежный ветер к ее волосам.

Шалунишка тепло овевал ее кожу, ласкал ноги, подбирался к паху. Надежда непроизвольно раскрылась, уперев затылок в дерево. Она не догадывалась, что любовь и ласка могут быть столь чистыми, непорочными. Она раскрылась, распахивая руки. Колени дрогнули, чуть раздвинулись, дрожь пробежала по внутренней стороне бедра. Ей не было стыдно своего желания, она вбирала в себя Его силу, упиваясь Его мужеством. А Он любил ее. Ветром, трепетом ветвей, бликами лучей, оберегая от холодных брызг, порывов расшалившегося ветра, от жаркого, палящего солнца, обжигающего ничем не защищенные соски. Его тень звала, проникая как дыхание в поры, наполняла ее истомой, ожиданием несбыточного счастья. Она повела рукой по шершавой коре, стараясь запомнить морщинки наощупь, вслепую. На пальцах осталась пахучая клейкая смола. Тронув язычком тягучий сок, она удивилась восхитительному, ни на что не похожему вкусу. Лизнула еще раз, и тут же странная слабость расползлась по телу. Она свернулась клубком на мягкой земле между проступающими корнями. По детской привычке уцепилась за ближайший сучок, словно был он не деревяшкой, не щепкой, а пальцем, вздохнула и поплыла в дремоте, к неведомым берегам. Ей чудилось, что она снова в том же теплом потоке воды, но дерева нет рядом. Оно осталось где-то там вдалеке. И все же незримая, как паутинка, нить связует Их жизни, ставшие неразделимым целым, и теперь она может слышать, что Оно шепчет. Она прислушалась к тихому голосу внутри себя:

– Откройся, и любовь случится с тобой.

Это было вовсе не то, что ей хотелось услышать. Мысли ее всполошились: разве она не открылась Ему? Разве любовь не случилась с ней?.. Последнее, переплетаясь с реальностью жизни, будто телефонным зуммером, ворвавшимся в сон, наполнило ее болью, обидой. Чтобы не разреветься, несолидно, как малое дитя – Надя чувствовала, что ее видят и слышат, – она со злостью остановила сон. Проснувшись, она резко потянула на себя одеяло, села, подогнув коленки, и тогда только сообразила, что у изголовья постели стоит отец, размахивая над нею кадильницей, почти как поп над покойником. Глаза его были закрыты. Он шептал, быстро, речитативом:

Дуйте ветры, ветры вейте. Со сторон земли и неба.В перекрестье единитесь, во спасенье, в путь добра.

Надюшка ахнула.

Антон открыл глаза, удивленно заморгал, но при взгляде на ее изумленное личико рассмеялся. Понимая всю нелепость ситуации, он все же протянул ей бокал с вином.

Отхлебывая глоток за глотком, она поглядывала на него, пытаясь умиротворить его и взглядом, и жестом, как подчиняются воле сумасшедшего, желанию которого в иных ситуациях не стоит перечить.

– Охм! – выдохнула она, стирая с подбородка потекший ручеек. – Ты какой-то странный… – Надя отвела взгляд, стараясь придать своему голосу интонацию обыденности. – Где был?

Двусмысленность показалась ему до смешного нелепой. Объяснять ей, что с ним происходит, выглядело бы еще более нелепым, но и уходить к себе Антон не торопился.

– Вряд ли это можно рассказать в двух словах. – Привычный отеческий тон ее успокоил. – Как думаешь, в деревьях есть душа?

– Без разговоров. – Легкий хмель растекся теплом по ее телу. – Они же живые. Хотя… А что есть мертвое? Камень, и тот только прикидывается.

– Это ему необходимо. Для философских раздумий, – резонно заметил Антон.

– Наверное, в них тоже заключены до поры до времени духовные сущности.

– Что значит тоже? И потом… – Он вскинулся: – Как это: «заключены»?

Антон нахмурился. За ее мыслью не поспеть. Почему «до поры до времени»?.. Словно желая отогнать от себя навязчивую тревогу, он тряхнул головой. Тугие пряди волос дрогнули, упали на лицо, отчего оно показалось девочке мертвенно-бледным. Она испугалась.

Надя прикоснулась к его щеке, чувствуя, что он внутренне всполошен. Антон уткнулся лицом в ее ладони, тронул губами и произнес:

– А ведь верно! – И снова в его глазах заиграло задорное лукавство: – Заратустра помещен в стволе древа…

Надюха потянула на грудь край одеяла и тоном сказительницы, подыгрывая их детской игре, пропела:

– Придет он, укрытый до часу богами, придет для последнего часа, на поле священном, где силы сойдутся, сгустится сам воздух, и небом земля обовьется. День переплавится в сумрак, в сумерках ночь закричит. Ударит гонг многоголосьем всех колоколов на земле. То будет сигналом последней битвы. Придет Заратустра, верный доброму другу…